Вот против чего следовало бы теперь направить усилия...»[541].
Таким образом, Кропоткин считал терроризм неизбежным спутником революционного движения, симптомом нарастания недовольства масс и одновременно — средством революционной агитации. Террор должен расти снизу, дело же революционера-анархиста принять в нем участие, если он чувствует, что совершение того или иного террористического акта отвечает настроениям масс и будет им понятно. Централизованный террор не эффективен, если приводит к изменениям лишь в политической сфере, не сопровождаясь радикальными изменениями экономической структуры общества.
Призывать к террору других, не принимая в нем личного участия, аморально, еще более аморально — принимать за другого решение и посылать его на теракт, ничем не рискуя. Террористический акт оправдан, если он является не следствием холодного расчета, а аффекта, если убийство на экономической или политической почве вызвано состоянием самого террориста, невозможностью для него далее сносить насилие. Террористический акт оправдан, если он является средством самозащиты, ответом на насилие — со стороны конкретного лица или государственной системы.
Кропоткин считал недопустимым для революционера публичную критику террористов, которым грозит смертная казнь, даже если акты, ими совершенные, противоречат его убеждениям. Отсюда его жесткое неприятие социал-демократической критики терроризма. Кропоткин видел, мягко говоря, издержки «разлитого» террора. Он резко критиковал практику «эксов», нередко сопровождавшихся убийствами, «безмотивный» террор. Но критиковал, так сказать, среди своих, не рискуя это делать публично по вышеуказанным этическим соображениям[542]. Однако нетрудно заметить, что эта позиция уязвима именно с этической точки зрения. И не несет ли ответственности сторонник «разлитого» террора за то, что тот вышел далеко за пределы отводившегося ему теоретиками русла?
3. Идеология и психология анархистского терроризма (начало XX века)
Пожалуй, первая статья, подводящая теоретическую основу под анархистский террор в России XX века, принадлежала перу Г.И.Гогелия и появилась на страницах «Хлеба и воли»[543]. В статье, без обиняков озаглавленной «К характеристике нашей тактики. Террор», после оговорки, что террору хлебовольцы не придают первенствующего значения, отмечалось, что «террор является неизбежным атрибутом революционного периода до и во время революции». С точки зрения редакции, Россия переживала как раз такой исторический момент. Террор, «определяемый таким образом», может носить характер индивидуального акта или же форму аграрного и фабричного, т. е., массового террора. Предпочтение «хлебовольцы», разумеется, отдавали террору массовому, но и в индивидуальном видели несомненный революционный смысл. Индивидуальный теракт мог иметь «троякое значение: как мщение, как пропаганда и как «изъятие из обращения» особенно жестоких и «талантливых» представителей реакции»