Это уже Морозов. «Политическое убийство, — делал вывод будущий почетный академик, — это самое страшное оружие для наших врагов, оружие, против которого не помогают ни грозные армии, ни легионы шпионов». С его точки зрения, «3—4 удачных политических убийства» заставили правительство прибегать к таким экстраординарным мерам самозащиты, «к каким не принудили его ни годы пропаганды, ни века недовольства во всей России, ни волнения молодежи» и т.д. «Вот почему, — писал Морозов, — мы признаем политическое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом». Несколькими строками выше он высказался еще категоричнее: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем»[111].
Несомненно идейное влияние, которое оказала на сторонников терроризма среди русских революционеров философия Е.Дюринга. Точнее, ее интерпретация Н.К.Михайловским, на что обратила внимание В.А.Твардовская[112]. В статье, посвященной разбору «Курса философии» Дюринга, впервые опубликованной в 1878 году в «Отечественных записках», Михайловский писал: «Зло существует и с ним надо бороться, бороться иногда жестокими, даже террористскими средствами. Мудрствовать о происхождении зла — дело совершенно излишнее, а тем паче нет надобности припутывать к этому простому вопросу какую-нибудь мистику... бывают исторические моменты, когда даже благороднейшие люди... прибегают к жестоким средствам и должны вследствие этого в известной мере нравственно деградироваться. Раз обида нанесена, раз насилие совершено, надо видеть во враге врага, причем оказываются дозволительными орудия хитрости и насилия». Правда, здесь же следовала оговорка, что и «в подобных крайних случаях нравственный человек не Должен забывать, что он — человек»[113]. Критерий нравственности при этом оставался вполне субъективным.
В статье Михайловского содержалось, по сути, философское оправдание индивидуального террора. Он писал, что «нравственно-ответственными могут быть только личности, а не общественные группы. Единственный носитель сознания, а, следовательно, единственно ответственный индивид не должен прятаться за группу, или вообще прикрываться чужой волей. Отчуждая же свою волю, слепо отдаваясь какому-нибудь авторитету, он превращается в простое орудие, в "обесчеловеченную машину", с которою следует поступать так же, как мы вообще поступаем с наносящими нам вред орудиями — мы их уничтожаем или как-нибудь убираем с дороги»[114]. При этом принципы права можно игнорировать, ибо «бывают времена, когда частная месть, которая в первобытные времена имела громадное значение, а среди цивилизации не должна бы иметь никакого, поднимается точно из-под земли, как призрак, напоминающий, что есть сила, более глубоко заложенная, чем произвольные ограничения так называемого права