Д о м б р о в с к и й (пауза). к 19.30.
Г е р и н г. Кеплер напишет вам имена. Вы знаете, кто будет министром юстиции?
Д о м б р о в с к и й. Да, да…
Г е р и н г. Произнесите имя…
Д о м б р о в с к и й. Ваш родственник, верно?
Г е р и н г. Именно так.
И по часам Геринг диктует повестку дня. Шаг за шагом. Реплики короткие, но в них слышатся презрительный тон, властность. Мафиозная сторона дела внезапно становится очевидной. Спустя минут двадцать после сцены, которую мы прочли, Зейсс-Инкварт перезванивает. Геринг приказывает ему встретиться с Микласом и внушить тому: если он не назовет его канцлером до девятнадцати тридцати, на Австрию может что-то обрушиться. Важная деталь: Геринг угрожает, используя слово «обрушиться». Ему приписывают разные зверства. Но надо перемотать пленку, чтобы все понять, надо забыть о том, что мы, кажется, знаем, забыть войну, забыть актуальные события того времени, схемы Геббельса и пропаганду. Надо вспомнить о том, что блицкриг — пшик. Всего лишь танковая пробка. Гигантская авария на национальной австрийской трассе, человеческая ярость, ход ва-банк. В этой войне удивляет неслыханный успех наглости. Надо запомнить: мир пасует перед блефом. Самый серьезный, непреклонный мир, мир старого порядка, мир, который не пасует перед требованиями правосудия, не пасует перед взбунтовавшимся народом, этот мир прогибается перед лицом блефа.
В Нюрнберге Геринг слушал читку Олдермана, подперев подбородок кулаком. Время от времени он улыбался. Главные герои собрались в одном помещении. Теперь они были не в Берлине, не в Вене, не в Лондоне, они сидели в нескольких метрах друг от друга: Риббентроп и его прощальный обед, Зейсс-Инкварт и его раболепство капо[15], Геринг и его гангстерские методы. Закончить выступление Олдерман решил вернувшись к 13 марта. Он прочел конец последнего диалога и сделал это так монотонно, что лишил сцену шарма и обнажил правду: мерзость как она есть.
Г е р и н г. Здесь прекрасная погода. Голубое небо. Я сижу на балконе, завернувшись в плед, на свежем воздухе. Пью кофе. Птички чирикают. Слышу по радио, как ликуют австрийцы.
Р и б б е н т р о п. Это чудесно!
В эту секунду под часами в камере заключенных время останавливается; что-то происходит. Все поворачиваются к преступникам. Как рассказывает Кессель, специальный корреспондент «Франссуар» в Нюрнбергском суде, услышав слово «чудесно!», Геринг рассмеялся. Вспомнив эту наигранную театральную реплику, почувствовав, насколько вразрез она идет с историей, с рамками приличий, с тем, что представляют собой великие события, Геринг посмотрел на Риббентропа и рассмеялся. Риббентроп, в свою очередь, тоже издал нервный смешок. Перед международным трибуналом, перед судьями, перед журналистами со всего мира преступники, стоя на руинах, не могли не засмеяться.