Поэтому еще до битвы под Сталинградом, до плана Барбароссы, до того, как появились малейшие намеки, само зерно плана, до французской пропаганды, до того, как немцам пришла мысль ее начать, война уже здесь, за кулисами. Кажется, гигантская американская машина начала беспорядки. Она будет рассказывать о войне как о подвиге. Она сделает из войны прибыльное дело. Сюжет. Хороший пиар. В конечном счете не танки, не пикирующие бомбардировщики под названием «Штука», не сталинская «Катюша» переделывают мир, переустраивают и коверкают его. Нет. Это происходит в индустриальной Калифорнии, между несколькими бульварами, выложенными квадратной плиткой, на углу, рядом с бензоколонкой и пончиковой — наши глубокие переживания вдруг распыляются, становятся коллективной правдой. Там, в супермаркетах, перед телевизорами, где-то между тостером и калькулятором мир оформляется, обретает окончательную истинность.
И пока фюрер готовился к нападению на Францию, пока его штаб повторял старые формулы Шлиффена, а механики чинили танки, Голливуд уже сложил их костюмы на полки прошлого. Нацистов повесили на вешалки вместе со старым тряпьем и заперли в темноте. Да, пока война не началась, пока Лебрен, ослепший и оглохший, пишет законы о лотерее, пока Галифакс играет в заговорщика, пока испуганный народ Австрии боится в силуэте безумца разглядеть свою судьбу, костюмы нацистских военных покоятся на складе реквизита.
Пятнадцатого марта перед императорским дворцом народ выстроился по всей площади до конной статуи Карла Австрийского; толпа, несчастная толпа австрийцев, обманутых, забитых и в итоге на все согласившихся, явилась шумно поддержать Гитлера. Если приподнять уродливые лохмотья истории, мы увидим следующее: иерархию против равенства, порядок против свободы. Растерянная перед идеей жалкого и опасного будущего, огромная толпа, угнетенная из-за предыдущего поражения, тянет руки вверх. Там, с балкона Сисси, слышится устрашающий, лиричный, волнующий голос — Гитлер. Свою речь он завершает неприятным хриплым выкриком. Он ревет на немецком, очень похожем на тот, что позже изобретет Чаплин, сыплет проклятиями, часто произносит слова «война», «еврей», «мир». Бесчисленная толпа воет. Фюрер объявил об аншлюсе с балкона. И получил одобрение столь единогласное, столь мощное, яркое, что, прислушиваясь к этой толпе, задумываешься: действительно ли эти голоса звучат в кино? Потому что наше знание истории во многом основывается на просмотре исторических фильмов — именно кино о пропаганде или войне показывает нам историю, все, что мы знаем, родом из искусства.