Присутствующий при этом разговоре генерал Мерецков в тайне усмехнулся, услышав обещания данные Рокоссовским Жданову. До назначенного на 5 августа Ставкой начала операции оставались считанные дни, а по общему заключению, армии фронта не были готовы к наступлению. Предстоял тяжелый разговор о переносе начала наступления и Мерецков был очень рад тому, что говорить об этом Сталину придется не ему.
Оставаясь командующим фронтом, он с ревностью смотрел на то, как представитель Ставки берет бразды подготовки в свои руки. Причем действует он исключительно по собственному усмотрению, позволяя себе вольность идти вразрез с мнением Москвы.
Для военного, быстро поднявшегося по служебной лестнице благодаря маховику репрессий и самому попавшему в их жернова, подобное поведение было немыслимо. В понятии Мерецкова, чтобы избежать нового ареста, нужно было преданно выполнять приказы сверху и в случае их отрицательного результата иметь причины, на которые можно было свалить неудачу.
Поведение Рокоссовского, пострадавшего от репрессий гораздо больше Мерецкова, откровенно пугало и раздражало комфронта. Его свободное, без малейшего признака на раболепстве общение со Ждановым, его непозволительное упрямство, граничащее с дерзостью в разговоре со Сталиным при обсуждении плана наступления, а также полное в правоте своих действий поведение в штабе фронта.
Однако больше всего, генерала поразил один небольшой, казалось малозначимый факт. Однажды, во время позднего обеда или раннего ужина, он заметил присутствие в кармане френча генерала небольшого пистолета. На вопрос Мерецкого, зачем он его постоянно носит с собой, Рокоссовский прямо и честно ответил: — Чтобы не попасть им в руки живым.
При этом интонация, с которой были произнесены эти слова, говорила, что под термином «им» генерал подразумевал как гитлеровцев, так и своих чекистов.
Подобное открытие потрясло Мерецкова и поначалу, он с радостью в душе списал все это на разговорный пафос, однако его ежедневное общение с Рокоссовским заставляли его отказаться от подобного вывода. Генерал не кривил душой и не пугался даже в разговоре с вождем, отстаивая правильность своих убеждений.
Когда Сталин позвонил в штаб фронта и спросил Рокоссовского о планах наступления, Кирилл Афанасьевич также присутствовал при этом разговоре. Чувствительная телефонная мембрана позволяла ему хорошо слышать, что говорил Сталин своему представителю. Будь он на месте Рокоссовского, на вопрос о том, сколько следует наносить ударов, он бы давно согласился с вождем, но красавец литвин был сделан из другого теста.