— И все же я советую вам подумать еще раз, — твердо почти отчеканил он и вдруг смягчил тон: — В самом деле, Лев Александрович, неужели вы действительно хотите, чтобы коллекция исторических документов, которую вы собирали всю жизнь, оказалась бы в... как вы в молодости называли эту страну... ах, да, в Совдепии, в стране жидов и комиссаров, у тех, кто лишил вас Родины, вашей любимой России. У тех, чьих правителей вы ненавидели всю вашу жизнь... Ну что вам теперь эта страна, тем более сейчас, когда все в ней рушится, все разваливается...
— Молчать! — хлестанул меня по ушам яростный до визга голос Никольского. — Вон отсюда, жеребячья порода! И не трожь Россию, сукин ты сын, беспородный кочевник!
Меня как пружиной выбросило из-за двери, и я упер ствол пистолета в спину остолбеневшего от неожиданности Дэви.
— Не стреляйте, господин писатель, не стреляйте! — поспешил остановить меня Никольский и сейчас же, вскочив из-за стола, подступил к Дэви.
— А ну, брысь отсюда, мазурик! И чтоб ноги твоей больше здесь не было. А тем, на кого работаешь, скажи: Никольский Россией не торгует. И ссориться с ее правителями не значит ссориться с ее народом, с Родиной, ну!
Я надавил стволом пистолета — и Дэви покорно, не оглядываясь и сразу как-то обмякнув, пошел впереди меня к выходу из квартиры. Он обернулся лишь за порогом, на лестничной клетке, и несколько секунд не сводил с меня, стоявшего с направленным на него пистолетом, полного жгучей ненависти взгляда.
Любовь Григорьевна недаром перестала упоминать с определенного момента в показаниях судебно-следственной комиссии о нужде и бедности в своей с Азефом семье — с самого начала 1900 года «инженер Раскин» стал получать по ведомству Зубатова, кроме наградных к Новому году и Пасхе, ежемесячно уже по 150 рублей, и это не считая хорошего жалованья в московской конторе Всеобщей электрической компании. Однако семью содержал довольно скромно. На лето девятисотого года снял дачу в Малаховке, недорогую, за 150 рублей, и ездил туда по Казанской дороге по билету третьего класса, бесплатному — для прислуги, полученному при содействии своего полицейского начальства.
В семье вел тщательный учет расходам и знал цену каждой копейке. Зато на себя денег не жалел, костюмы заказывал у модных портных, любил «для снятия напряжения» кутнуть в хорошем ресторане. Много не пил, но поесть любил всласть. В кондитерской Филиппова слыл своим человеком, был известен и среди московских лихачей тем, что порой извлекал из кармана мятые пятисот-рублевые банкноты и небрежно бросал ошарашенному видом такой богатейной купюры извозчику.