Секретарь тайной полиции (Хейфец) - страница 28

Но эта дружба и помощь так и не сумели спасти организацию рабочих от страшного предательства. И должно быть, размышлял Михайлов, виноват в этом он сам, Дворник. Именно он — из сугубо конспиративных соображений — предложил Клеточникову заниматься только делами «Земли и воли», не зарываться в чужой материал, в посторонние и рискованные сюжеты. И вот результат излишней, как оказалось, осторожности: центр всего, а не только рабочего подполья находится под угрозой провала! Если бы Клеточников недавно не проявил самостоятельности, не переступил на свой страх и риск приказа Дворника о невмешательстве в посторонние дела — с подпольем было бы уже покончено! Сейчас покончено!

Какая мрачная история… После первого сигнала Клеточников и Михайлов не смогли сразу поверить в такое гнусное предательство. Они долго сомневались, оттягивали, перепроверяли все еще и еще раз. И все оказалось верным. Провокатор проник в самый центр русского революционного подполья.

Михайлов отчетливо вспомнил, как он вызвал тогда Халтурина на свидание.

Степан обещал быть в пивной Волынского на Сампсоньевском проспекте в шесть вечера. Александр пришел туда заранее — надо было приглядеться к обстановке и в случае нужды почистить хвост, то есть избавиться от приставшего на улице филера.

Казалось, пивную взламывало от алкогольных паров, от безобразной ругани, от назойливых признаний в любви к собутыльнику и проклятий заводскому начальству. Но вдруг — вдруг родилась здесь песня.

Это была странная песня — полу-разбойничья, полу-крамольная. Молодой сильный голос, полный беспечной и в то же время грустной удали, выводил грозно:

Песня разливалась, как бы поднятая страстным вниманием слушателей, и вот уже люди не выдержали, и вот уже хор, четко выбивая ритм, вступил, грянул:

В этот момент появился Степан. Песня оборвалась, навстречу ему полетели радостные возгласы — здесь все знали вожака рабочих.

— Надо уходить! — шепнул Степану Дворник. — Меня заметил шпик.

— Где шпик?! — вдруг заревел в полный голос Степан, обводя посетителей строгим взглядом. — Которая сволочь? Этот? — он ткнул тонким сильным пальцем в субъекта с липкими глазами, который исподтишка рассматривал белые, нерабочие руки Михайлова.

— Эй, ты! Ты меня знаешь, дрянь этакая?

Тот, бледный, слегка привстал.

— Тебе кто позволил прийти сюда, в нашу пивную? Ты что, не знаешь, что здесь народ душу друг другу открывает? Тебе жить надоело?