В Питер я лихо зарулила в семь тридцать утра.
Сказать, что мне было плохо — сильно смягчить выражения. Под конец путешествия подсветка арендованного авто начала создавать затейливую иллюзию, будто я курсирую среди небоскребов Москва-Сити, а никак не по КАДу или по трассе, где с высотными строениями было туговато. Состояние было сродни опрокидыванию на голодный желудок пары рюмочек водочки. Без закуски…
Валентина Алексеевна не спала всю дорогу, ни разу не попросив остановиться, передышки я делала сама, когда понимала, что и ей и мне уже невмоготу. Я минут пять просто стояла возле машины, положив руки на нагретый капот, а она открывала дверь, чуть наклоняясь вперед, вдыхала морозный воздух, подставляя лицо кружащимся снежинкам.
Город начинал потихоньку обрастать пробками, но мы ехали против заторов, и домой добрались быстро. К сожалению, наглостью Лёни я не обладала, и заехать носом в парадную позволить себе не могла, да и крохотная толстопузая машинка не справилась бы с таким Эверестом, как поребрик в нашем дворе, однако, улетевшие на работу ранние пташки дали возможность припарковаться недалеко от парадной.
Валентину Алексеевну качало, и мне пришлось поддерживать женщину. Хорошо, что сумка не большая и не тяжелая, а то бы остались две немощные в машине отдыхать. В голову пришла шальная мысль — съездить за вещами на ее квартиру, но героизм мой быстренько сдулся при мысли о Смолякове, о том, что двери-то, скорее всего, опечатаны, и о том, что доеду я в лучшем случае до ближайшего столба или, не приведи Господи, машины или пешехода.
Доставив мать Димы к себе домой, я поспешила в магазин, который бессовестно игнорировался мною вот уже пятый день, отчего мой холодильник сидел на жесточайшей диете, в нем даже мыши не на чем было вешаться. Брела домой уже на автомате, натыкаясь на полусферы вдоль тротуара.
Валентину Алексеевну я разместила в своей спальне, она поспорила бы, конечно же, но сил не было и, выпив кружку чая и пряча мокрые глаза, женщина ушла отдыхать. Я старалась, как могла, ее отвлечь, но она едва ли ни плакала от усталости и от воспоминаний. В прихожей, еще очень давно, я разместила коллаж с фотографиями, и он заполнялся постепенно. Небольшое раскидистое дерево с ветками— крючочками позволяло добавлять новые, а старые я не убирала. Мне не от кого было прятать прошлое. Я его не боялась, и не вызывало оно отторжения и желания порвать и сжечь картинки из другой жизни. Валентина Алексеевна задержалась возле «дерева» надолго, почти все время, пока я была в магазине, она стояла и рассматривала фотографии. Там были снимки моих родных, наших общих с Димой и моих друзей, коллег по работе. Но все это занимало лишь процентов тридцать, в остальном это была ода Абрикосу. От фото в роддоме, где темные курчавые волосики чуть выбивались из чепчика с черепашками, а огромные глаза едва помещались в объектив, до нынешних, где маленькая красавица позировала на фоне знаменитого Самсона, побеждающего льва.