— Раз!.. Два!..Три!..
Пиляс лежал и не шевелился. Нокаут был глубоким. Отсчитав положенные десять секунд, судья, выкрикнув «аут!», поднял вверх руку Миклашевского.
Зал взорвался аплодисментами. Игорь посмотрел в сторону жюри и сквозь пот, застилавший глаза, видел, как знаменитый Макс что-то восторженно говорил соседу и, подняв руки над головой, хлопал в ладоши.
2
Поздно вечером, после официального закрытия боксерского турнира, Макс Шмеллинг устроил банкет. И довольно роскошный для военного времени. В театральном буфете были сдвинуты столы, и на роскошных блюдах саксонского фарфора, украшенных искусно вырезанными из свеклы розами, лежала весьма дефицитная тонко нарезанная копченая колбаса, янтарный сыр, шпик, ласкали взор зеленые соленые огурчики, горы салата, батарея пузатых бутылок со шнапсом, несколько посудин с красным рейнским вином. Перед каждым участником пиршества официанты поставили по чашке с горячим гороховым супом, тарелку с двумя поджаренными сосисками и тушеной капустой да по массивной стеклянной кружке с темным пенистым пивом.
Макс Шмеллинг, восхищенный мастерством русского боксера, усадил подле себя Миклашевского и сияющего Карла Бунцоля. Тренер искренне сожалел, что накануне финала поторопился и распил с членом жюри бутылку старого французского коньяка, которую долго хранил в своем чемодане, приберегая для торжественного случая. Как бы она сейчас пришлась к месту, как бы украсила стол! Тот, с кем он распивал коньяк, сидел вдалеке и оттуда с завистью поглядывал на Бунцоля и, чтобы выделиться, обратить на себя внимание, даже провозгласил тост в честь старого боксерского волка, который в молодости блестяще выступал здесь, в Лейпциге, и возвеличил славу германского спорта. Макс Шмеллинг поддержал тост, высказал свое восхищение мастерством Бунцоля, обнял и расцеловал его, а потом выпил до дна рюмку шнапса. Карл на радостях прослезился, шмыгал носом и в свою очередь произнес длинный тост в честь Макса Шмеллинга, самого великого и непобедимого немецкого бойца в кожаных перчатках, прославившего нацию, истинного арийца, верного сподвижника фюрера, человека с добрым сердцем и железными кулаками. Все повскакивали со своих мест и дружно стали скандировать: «Макс, хох-хох!» Шмеллинг, довольный, без рисовки, как должное, принял восхваления и стоя осушил свою рюмку.
Миклашевский, сидевший рядом, присматривался к именитому немцу. Рослый, плотно сбитый, как и положено тяжеловесу, он выглядел довольно спортивно, хотя давно не выступал на ринге. Судя по внешнему облику, можно было догадаться, что Шмеллинг продолжает сохранять свою спортивную форму. Держался за столом он просто, без высокомерия. А лицо Шмеллинга, полное, круглое, с чуть курносым носом, улыбчивыми глазами, показалось Миклашевскому чисто славянским, чем-то издали напоминавшим облик русского знаменитого боксера-тяжеловеса Николая Королева, который, как слышал Игорь еще в Москве, сражается в партизанском отряде. «Такие похожие и такие разные, — подумал о них Миклашевский. — Интересно было бы увидеть их на ринге. Наш Королев наверняка смог бы постоять за себя и дать жару арийцу». И Игорю припомнился напряженный поединок перед войной между Королевыми и Михайловым за звание абсолютного чемпиона страны. Где они сейчас? Где воюют? Живы ли? Поднимая рюмку со шнапсом в честь Шмеллинга, Миклашевский выпил и за русских славных богатырей-тяжеловесов.