Он ударил меня по губам тыльной стороной ладони. Но слегка.
— Молчать! — Флоренс Найтингейл была бы от него в восторге. Умеет человек обращаться с больными.— Существуют другие способы. Помните, что было, когда я задал глупому лейтенантику вопрос и он отказался отвечать? Вспоминаете?
— Да,— как будто месяц прошел с тех пор, а ведь это было всего несколько часов назад.— Помню. Выстрелили человеку в затылок. На следующий раз лейтенант сделал то, о чем вы просили.
— То же самое будет с вами. Попрошу привести сюда матроса и снова предложу вам заняться ракетой. Если откажетесь, матрос будет убит.— Он щелкнул пальцами.— Вот так.
— Неужели?
Он не ответил, просто подозвал одного из охранников и прошептал ему что-то на ухо. Китаец кивнул, повернулся, но не успел сделать несколько шагов, как я сказал Леклерку:
— Позовите его обратно.
— Вот так-то лучше,— кивнул Леклерк.— Будете сговорчивей?
— Скажите ему, чтобы прихватил всех. Матросов и офицеров. Можете перестрелять их одного за другим, мне наплевать.
Леклерк уставился на меня.
— Вы что, окончательно спятили, Бентолл? — заговорил он наконец.— Или не верите в серьезность моих слов?
— Я тоже говорю серьезно. Вы забываете, с кем имеете дело, Леклерк. Я агент отдела контршпионажа, и общечеловеческие принципы для меня ничего не значат. Вам это следовало бы знать в первую очередь. Кроме того, я прекрасно понимаю, что вы все равно собираетесь их всех перестрелять, прежде чем уберетесь отсюда. Что с того, если они на сутки опередят график? Валяйте, тратьте патроны.
Он молча смотрел на меня. Текли секунды, сердце тяжело ухало в груди, отдаваясь болью, ладони повлажнели от пота. Он отвернулся. То, что он мне поверил, я знал. Это вполне соответствовало его беспощадной логике, логике преступника. Он что-то тихо сказал Хьюеллу, который вышел вместе с охранником, потом снова повернулся ко мне.
— У каждого есть своя ахиллесова пята, Бентолл,— миролюбиво сказал он.— Мне кажется, вы любите свою жену.
Жара внутри бетонного бункера стояла невыносимая, как в печке, но я похолодел, словно очутился в морозильнике. На мгновенье ярость и боль отступили куда-то, и я чувствовал только, как спина и руки покрываются гусиной кожей. Во рту вдруг пересохло, и в глубине живота возникла мерзкая тошнотворная слабость, которая всегда сопутствует страху. А я испугался, испугался тем страхом, который был мне доселе неведом. Я его ощущал, ощущал руками, чувствовал во рту его привкус, и этот привкус был самым гадким из всех, которые мне довелось перепробован, раньше. Я ощущал его запах в воздухе, и этот запах был смесью самых отвратительных зловоний. Боже, я должен был это предвидеть. Я представил ее лицо, перекошенное от боли, карие глаза, потемневшие от ужаса и страданий. Это же так очевидно. Только Бентолл мог упустить такое из виду.