— О! — застонал Кламеран. — За что такие испытания!
— И я хочу просить тебя, умолять тебя на коленях, чтобы ты испросил для меня у госпожи Вербери руку ее дочери. Я знаю, что Валентина не задумается отправиться со мною в изгнание и приедет ко мне за границу…
— Но это чудовищно! — воскликнул старик, задыхаясь от гнева. — Это сумасшествие!..
— Я люблю ее, отец. Я клялся ей, что не променяю ее ни на одну женщину на свете. И я женюсь на ней, потому что я клялся в этом, а это касается нашей чести.
— Глупости!
— Валентина будет моей женой, потому что уже поздно брать мое слово назад, потому что она отдалась мне, и то, что говорили о ней в кафе, — сущая правда. Валентина — моя любовница!
— Никогда! Слышишь — никогда я не дам тебе своего согласия! Ты отлично знаешь, что значит для меня честь нашего рода. Пусть лучше тебя схватят, засудят, пусть лучше сошлют тебя в каторжные работы, чем мне видеть тебя мужем этой дряни!
Последнее слово задело Гастона за живое.
— Пусть будет по-твоему, — сказал он. — Я остаюсь, пусть меня арестуют и делают со мной что хотят. Мне не нужно жизни без надежды. Возьми назад эти драгоценности, они мне не нужны.
Страшная сцена произошла бы между сыном и отцом, если бы в это время не отворилась с шумом дверь. Вся прислуга, со всего замка, затолпилась в ней.
— Жандармы! — закричали все. — У нас жандармы!
Эта весть как громом поразила старика. Он вскочил на ноги.
— Жандармы? — воскликнул он. — Как, у меня в Кламеране! Но они дорого поплатятся за эту дерзость! Вы мне поможете разделаться с ними!..
— Да, да, — отвечала прислуга. — К черту жандармов!
К счастью, в эту минуту, когда все потеряли голову, Луи сохранил свое спокойствие.
— Сопротивление бесполезно, — сказал он. — Сегодня мы, быть может, прогоним их, а завтра их придет вдвое больше!
— Да, это верно, — с горечью отвечал маркиз. — Луи прав.
— Где они? — спросил Луи.
— У калитки. Разве виконт не слышит, как ужасно они стучат своими саблями?
— Тогда пусть Гастон бежит через огород!
Старик протянул Гастону мешок с драгоценностями, который Гастон положил перед этим на стол, и раскрыл ему свои объятия.
— Подойди ко мне, мой сын, — сказал он, стараясь придать голосу твердость, — подойди, я хочу благословить тебя.
Гастон медлил.
— Подойди же, — настаивал маркиз. — Я хочу обнять тебя в последний раз. Спасайся, Гастон, спасай свое честное имя, а затем… знай, что я тебя люблю. Возьми же эти драгоценности…
И целую минуту отец и сын, взволнованные, стояли, крепко обнявшись друг с другом.
Но шум у калитки становился слышнее.