— Как? Ты еще можешь оставаться здесь после того, что сегодня произошло, и после того скандала, о котором уже завтра все узнают?
— Что ты хочешь этим сказать? То, что я погибла, опозорена? Разве я сегодня совсем другая, чем была вчера?
— А твоя мать?
— Ради нее-то я здесь и остаюсь. И ты требуешь, чтобы я оказалась неблагодарной дочерью, бросила свою мать и последовала за любимым человеком в то время, как она без денег, без друзей, брошенная всеми, только и имеет, что меня одну!
— Но ведь ее предупредят наши враги, Валентина, и она узнает обо всем!
— Что ж делать! Совесть мне не позволяет, и этого с меня достаточно. Мать жестока со мной, черства, безжалостна, я этого не заслужила от нее, но я готова отдать свою жизнь, чтобы не дать ей повода думать, что ее Валентина преступила законы чести. О мой единственный друг! Мы находились в сладком забытье, которое не могло долго продолжаться, и я ожидала, что пробуждение будет тяжко. Бедные, глупенькие, мы могли поверить, что вне долга возможно вечное счастье! Рано или поздно, а плата за тайное счастье настанет. Смиримся же, и пусть нас унижают все!
— Не говори так! — воскликнул Гастон. — Сама мысль о твоем унижении сводит меня с ума!
— А что поделаешь? Мне предстоят еще и другие неприятности…
— Тебе? О чем ты говоришь?
— Знаешь, Гастон, я…
Но она не окончила, помолчала с минуту и потом быстро проговорила:
— Нет, ничего!.. Это я так… Пустяки.
— Надежда еще не потеряна, — продолжал он. — Моя любовь и отчаянное положение, я уверен, тронут моего отца, а он добрый человек. Быть может, мои письма и настояния моего брата Луи убедят его попросить для меня у госпожи Вербери твоей руки.
— Нет, — отвечала она. — Твой отец никогда на это не решится.
— Почему?
— Потому что мать отвергнет его предложение. Насколько я знаю, она поклялась, что я буду женой только человека со средствами, а твой отец небогат.
— И это мать, — возмутился Гастон, — для которой ты жертвуешь собою!
— Она мне мать, и этого довольно. Я не имею права ее судить. Мой долг оставаться с ней, и я остаюсь.
— Так-то ты меня любишь! Зачем же тогда Рона возвратила мне жизнь, которая без тебя мне в тягость?
И он бросился к Роне, решив умереть. Валентина его удержала.
— И это ты называешь любовью? — спросила она.
— А для чего же жить? — возразил он. — Что у меня впереди?
— А Бог? Наше будущее у Него в руках.
Одно только слово «будущее» сразу пролило надежду в мрачной судьбе Гастона.
— Ты это говоришь? — воскликнул он, воспрянув духом. — Хорошо, я повинуюсь. Долой слабость! Я буду жить, бороться и добьюсь своего! Твоей матери нужно богатство — хорошо, в три года я наживу его или умру!