Идти действительно оказалось недалеко — через пять минут мы уже были на месте. Поднялись по широкой лестнице на второй этаж старого кирпичного дома. Дверь квартиры Конор открыл своим ключом.
В прихожей нас встретила миловидная пожилая женщина, пухленькая и с очень уставшим взглядом.
— Здравствуйте, — вежливо сказала она мне.
— Доброе утро, — ответила я.
— Тетя, это Алира. Она сошьет для мамы платье, — сразу объяснил Конор.
— Как здорово, — обрадовалась женщина, принимая у меня пальто, — проходите, пожалуйста.
Мы прошли вдоль длинного узкого коридора, а потом попали в просторную светлую комнату — чистую, хорошо проветренную, с большой кроватью у стены, на которой и лежала моя клиентка.
Мать Конора Руби оказалась невысокой очень худой женщиной с бледной желтоватой кожей и острыми чертами лица. Когда мы подошли к ней вплотную она открыла глаза и посмотрела прямо на меня. От ее взгляда по спине мгновенно побежали мурашки. Потому что этом взгляде не было ничего. Ни чувств, ни эмоций. Только тупая безысходность и равнодушие.
Я перешла на магическое зрение и глубоко вздохнула.
В нашем обществе принято сострадать людям, которые ухаживают за тяжелобольными родственниками. И правильно, ведь это требует большого количества физических и душевных сил — нужно реагировать на каждый вздох и стон, бегать по целителям и аптекам, нужно забыть о собственных желаниях и полностью посвятить себя данному человеку. Каждый день — это битва с болезнью и далеко не всегда эта битва бывает выигранной.
Однако мы часто упускаем из вида, что означенному родственнику все-таки приходится хуже. Особенно если он осознает, что стал для дорогих ему людей обузой. Госпожа Руби это осознавала.
— Ида все слышит и понимает, — тихо сказала мне ее сестра. — Можете с ней поговорить. Правда, она ничего не сможет вам ответить.
Я кивнула, продолжая рассматривать клиентку, и то что видела меня совсем не радовало. Некоторое время назад эта женщина наверняка была веселой, живой, энергичной. Наверняка много работала, имела твердый характер. Теперь же передо мной лежало истерзанное физическими и душевными муками создание, которое хотело только одного — умереть. И судя по ее энергополотну это желание вот-вот должно было исполниться.
Рыхлые болезненно тонкие нити, черная гниль, которая захватила почти половину энерготкани… Жить ей осталось два-три месяца, не больше. И сделать с этим уже ничего нельзя.
Я отчетливо видела: Ида Руби долго сражалась со своим недугом. Ей, сильной и активной, без сомнения, было ужасно мерзко находиться в темнице собственного тела, которое вдруг перестало слушаться. И невероятно стыдно осознавать, что ее беспомощность прибавила забот сыну и сестре.