В чем она действительно виновата, так это в том, что не сумела его убедить в необходимости их союза. Ничто на свете не заставит Эдмунда посвататься к ней, ведь брак для него лишь способ произвести на свет наследников.
А мачеха поняла, что она мучается чувством вины, и не стала слушать ее протесты о том, что Эдмунд просто защищал ее, поскольку они дружили в детстве. Поэтому впервые с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет, Джорджи была рада наступлению ежемесячного женского недомогания, из-за которого частенько была не в состоянии встать с кровати.
Но похоже, тот, кто вошел сейчас к ней в комнату, не питает ни грана сочувствия к ее ужасающему положению. Поскольку этот человек прошел к окну и…
Раздернул занавески?
— И что, по-вашему, вы делаете? — слабо запротестовала она.
— По-моему, это и так ясно, — ответил незваный гость.
Голосом, который она сразу же узнала. Но это же невозможно! Эдмунд не может находиться в ее спальне.
Она осторожно перекатилась на бок и открыла один глаз. И увидела Эдмунда, открывающего подъемное окно.
— Не знаю, что за недуг тебя беспокоит, — сказал он, поворачиваясь к ней и делая шаг к постели, — но в закрытом помещении лучше точно не станет. Тебе нужен свежий воздух, Джорджи.
Она приложила руку к глазам, пытаясь заслониться от яркого света, струящегося, кажется, прямо к ней в мозг.
— Задерни занавески, — взмолилась она. — Не переношу света! — Даже этих кратких фраз было достаточно, чтобы вызвать тошноту. Застонав, она натянула подушку на голову и отчаянно всхлипнула.
По шороху ткани и вновь воцарившейся темноте она поняла, что Эдмунд выполнил ее просьбу.
— Прости, — сказал он и подошел к кровати. — Терпеть не могу запах комнаты больного, ты же знаешь.
Услышав поскрипывание, она поняла, что он сел на стул.
— Слишком часто я в детстве сидел взаперти, — добавил он. — Кроме того, мне известна твоя любовь к свежему воздуху. Вот я и подумал…
Джорджиана почувствовала, что он тянет подушку вверх. Должно быть, хочет увидеть ее лицо. Будь у нее силы, вырвала бы злосчастную подушку из его пытливых пальцев и поколотила бы его ею.
— Вообще-то, нет, не думаю, — остановил он сам себя. В голосе его звучало беспокойство. — Что с тобой, Джорджи? Тебя лихорадит? — Он просунул руку под подушку и пощупал ей лоб. Его сильные, но нежные пальцы оказали успокаивающее воздействие. — Горло першит? Поэтому ты не кричишь на меня, чтобы убрался из твоей спальни?
Она покачала головой. И поморщилась.
— Голова болит, не могу говорить, — пожаловалась она.
— И не переносишь света. — Он помолчал. — Будь ты мужчиной, я бы сказал, что у тебя похмелье.