— Эдмунд, я не знаю, зачем ты сюда явился, но тебе не следовало этого делать.
— Еще как следовало, — с вызовом возразил он. — Когда я болел, ты всегда приходила меня навестить. И ничто не могло тебя удержать.
— Ну что ты сравниваешь! Я тогда не могла придумать ничего другого.
— Хочешь сказать, — медленно проговорил он, — что сожалеешь о нашей дружбе, о том, что поддерживала меня?
Джорджиана вздохнула.
— Временами да, сожалею, — призналась она. Она устала утаивать от Эдмунда правду. Устала храбриться в его присутствии, притворяться, что он для нее всего лишь друг. Она поступала так столь долго лишь из-за собственной гордости, глупой гордости. Но сегодня он увидел ее в наихудшем состоянии, и вдруг сокрытие своих истинных чувств лишилось смысла.
— Не будь мы так дружны, все не было бы так ужасно, когда ты уехал. Или, по крайней мере, если бы я не считала тебя своим лучшим другом. Но я тогда в самом деле не видела ничего плохого в дружбе с мальчиком — как и в нахождении с ним наедине или играх в его спальне.
— А. — Он опустил взгляд на ее пальцы, судорожно сжимающие край одеяла. — Что ж, мы выделили две проблемы, каждую из которых следует рассмотреть отдельно. Во-первых, твое отношение к собственному полу. Это вполне понятно, ведь отец обращался с тобой как с сыном, забывая, вероятно, что на самом-то деле ты девочка. Как следствие, ты считала совершенно естественным выбрать себе в товарищи мальчика своего возраста, а не девочку, чьи интересы и привычки ограничивались типично женской сферой.
— Это верно. — Местные девчонки всегда казались ей глупыми, пустоголовыми созданиями, приходящими в ужас при мысли о том, чтобы влезть на дерево, или забраться в пруд проверить глубину, или весь день бегать на свежем воздухе, практически питаясь подножным кормом.
Для Джорджианы явилось тяжелым ударом, когда собственное тело стало демонстрировать признаки того, что способно выносить ребенка. Оно предало ее, как уже сделали Эдмунд и ее отец. За короткое время ее жизнь подверглась череде таких серьезных изменений, что временами казалось, она знает, каково это — пережить землетрясение. Не осталось ни клочка твердой земли, на котором она могла бы стоять. Некуда бежать, чтобы укрыться от огромных тяжелых валунов, сыплющихся на нее и угрожающих расплющить ее жизнь.
— Так что твоей вины здесь нет, — твердо произнес Эдмунд. — Ты вела себя так по незнанию.
Она ощутила огромный прилив нежности к нему и едва сдержала порыв пожать ему руку. Хорошо, что она так крепко ухватилась за одеяло, — это убережет ее от совершения безрассудных поступков и сохранит благопристойность.