— Да, — согласился Эдмунд. — Именно. — Он прочистил горло. — Вообще-то, понаблюдав за поведением майора Гоувана, я могу понять, отчего ты так зла на него. Понимаю я и то, что ты чувствуешь себя пойманной в ловушку — и борешься, как поступило бы на твоем месте любое напуганное существо.
— Я вовсе не напугана! — воскликнула она в негодовании. — Но ты прав, именно в ловушке я себя и ощущаю. Из которой нет иного выхода, кроме того, которого я всеми силами стараюсь избежать.
Эдмунд окинул ее внимательным взглядом, как обычно смотрел на новое насекомое — или на загадку, которую намерен разгадать, после чего подвел к скамье и заставил сесть.
— Хочешь верь, хочешь не верь, но я отлично понимаю твои чувства. Я испытывал подобное, когда меня… вынудили покинуть Бартлшэм и всех, кого я знал. Это было очень пугающе. — Он посмотрел на нее в упор, будто призывая поспорить с собой, но она этого не сделала, и он продолжил: — Ты запаниковала перед лицом схожей ссылки. Знаю, что так и было, ведь ничто другое не заставило бы тебя сделать мне предложение.
Джорджиана покраснела и опустила голову.
Эдмунд снова прочистил горло.
— Дело в том, что, вспоминая сейчас проведенное на островах время, я могу назвать его, скорее, избавлением. Избавлением от тюрьмы… побегом из клетки, суть которой не изменилась, несмотря на позолоченные прутья. Я и понятия не имел, сколь строгие нормы ограничивали меня в Фонтеней-Корт, пока не познал иной жизни.
— Для меня Лондон вовсе не кажется избавлением от чего бы то ни было, — возмущенно пробормотала она.
— Ты не дала ему шанса, — возразил Эдмунд, поворачиваясь к ней. — Прибыв на острова, я поступил так же. Долгое время я ходил грустный. Несмотря на то, что в глубине души понимал: это делается ради моего блага. И все равно был очень, очень несчастен, — сдавленно проговорил он, будто признание далось ему с большим трудом.
Возможно, именно поэтому он ей и не писал. Потому что стыдился собственной печали и не знал, как облечь чувства в слова. Возможно…
— Идем, — позвал он, отходя на несколько шагов.
Она последовала за ним, пока он резко не остановился у витрины с выставленными яркими бабочками.
Глядя на них, Эдмунд то и дело сглатывал. Вспоминал ли он день, когда Джорджиана наполнила его комнату крошечными скромными британскими сородичами этих экзотических красавиц?
Значил ли для него что-нибудь ее подарок — и время, потраченное на ловлю тех бабочек?
— Как по-твоему, — задумчиво проговорил он, — знают ли гусеницы, что однажды им суждено превратиться в прекраснейших созданий? Представляют ли, каково это — иметь крылья?