Береза сейчас теряет листья. Всякий раз, когда лист отрывается и, пока падает, шуршит еще прикрепленной к дереву листвой, я чувствую, что мир прекрасен. Сейчас я уверен: береза старается, чтоб я уразумел, как мир прекрасен?
Мне показалось, что бессмысленность существования мира, в котором появились осмысленные мы, невероятна.
А если так, то конечной целью перевоплощений не может быть небытие: тупиковая цель недостойна осмысленного мира.
— Расточительство, — говорит расчетливый Я, подозревая существование еще одного, пока неизвестного закона сохранения.
Улыбчивая сука пустует, и Дама-охранительница водит ее на поводке.
Вот они вошли к себе во двор, и Дама прикрыла калитку. На правах соседа я знаю: если калитку потянуть с улицы, она откроется. Но этого не знает преследовавший дам кобель. Он бросается лапами на решетку и скулит.
Я не сочувствую («глупый пес»), я мечтаю быть свидетелем прозрения, как лапа вошла бы между прутьями и сделала нужное движение. Движение лапы будет случайным, но прежде чем ринуться к цели, пес недоуменно взглянет на нее и что-то поймет.
Сию минуту кроме цели ничто не существует. Зато потом, в компенсационных грезах беспокойного сна, пес будет снова и снова поддевать лапой прутья решетки и ощущать триумф исчезновения преграды.
Всеобщее Духовное Единство показалось мне очевидным.
Единство поедаемой жертвы и рвущего ее мясо хищника показалось просто еще другим словом Метаязыка.
Одновременно я понял, что в Метаязыке нет ни слова НЕТ, ни слова ДА.
Одновременно я понял, что эти слова есть — и еще как есть, только слово Метаязыка — это мы плюс слово.
И в самом деле, очевидная слабость слов в том, что сами по себе они не идентичны обозначаемому ими.
Может, в этом не слабость слов, может, в этом как раз их сила, а наша слабость, но в разных нас одни и те же слова способны будить разное.
В Метаязыке слова и мы, объединившись, лишаемся своих слабостей.
Я поддался гипнозу слов, они чуть не увели меня в свой угол, чуть не заставили меня забыть, что можно обойтись и вообще без них.
— Свободу Духу! — спохватился и беззвучно кричу я, свободный молиться и не молиться, петь в хоре и не петь, чувствовать и не чувствовать единство с теми, кто может говорить, и с теми, кто говорить не может.
И вот, я уже понимаю, что Дух — это не только поплавок для плавания по жизни.
В стремлении укрепиться в собственной значительности хочется думать, что так я называю главное, что у меня есть.
Представлять себя Духом особенно легко при звездах: они не греют и почти не освещают. В мыслях, приходящих под звездным небом, легко отстраняться и играть со своей самосознающей сущностью в рефлексию.