— Владимир не смог бы править, пока жив его брат, как и я не смог бы пёрнуть серебром, — ответил Воронья Кость, внезапно надув щеки, а затем выдохнул. — Со временем он всё хорошенько обдумает и ещё поблагодарит меня.
— О да, он и так достаточно благодарен тебе, — возразил Финн, усаживаясь на край лавки. — Но вряд ли простит.
Воронья Кость пропустил издёвку Финна, который явно наслаждался разладом между бывшими друзьями. Вместо этого Олаф внимательно изучал лицо Орма. Аккуратно подстриженная борода не скрывала суровых линий губ, так же, как и волосы, заплетённые в косы, не скрывали морщин, бегущих из уголков глаз, и шрам, пересекающий лоб прямо над холодными глазами, которые иногда казались зелёными, а порой голубыми. Не раз сломанный нос искривлён, щеки покрыты ямочками-оспинами, на левой руке не хватает двух пальцев, да и хромает он сильнее, чем годом ранее.
Жизнь жестоко обошлась с ним, Воронья Кость отлично знал это, и если можно было бы прочитать руны увечий на его теле, то получилась бы сага о воине и об Обетном Братстве, которое он возглавляет.
В отличие от Финна, Орм Убийца Медведя еще не поседел, но оба они уже немолоды, поэтому далекое путешествие из Киева по неспокойной Балтике, которая все ещё норовила покрыться коркой льда, обернулась для обоих нелегким испытанием. А вдобавок ко всему, они причалили в Хедебю, а затем отправились верхом через Даневирке в Хаммабург, Финн ни на миг не забывал об этой поездке, пытаясь поудобнее расположиться на лавке из-за натертой седлом задницы.
— Значит, новый Киевский князь отправил вас ко мне? — Спросил Воронья Кость и взглянул на шкатулку, наполненную серебром и монетами. Орм с важным видом достал ее и поставил на стол перед юношей.
— Этим серебром он хочет извиниться, за то, что угрожал мне? Он решил отблагодарить меня, за то, что я сражался за него, помог занять Киевский престол, и избавиться от соперника?
— Вряд ли, — коротко ответил Орм, не обращая внимания на пустую болтовню Олафа.
— Ты мастерски прикладываешь топор к чужому лбу, парень, — добавил Финн, и в его голосе не прозвучало и тени усмешки. — Я предупреждал тебя, это может плохо закончиться, — и уже во второй раз ты раздражаешь этим молодого Владимира.
В первый раз Олафу было всего девять лет, он совсем недавно освободился от рабского ошейника, и как только посреди рыночной площади Новгорода он заметил своего ненавистного обидчика, мальчишка прямо там, в мгновение ока, раскроил топором ему лоб. Это подвергло смертельной опасности всех троих, и Орм, и Финн не забыли и не простили это.