— Бог поругаем не бывает[11], — прозвучал голос и Мар обернулся, — это оказался Озур, один из приближённых Балля. Лангбрук — Длинные Ноги, так прозвали его, и Воронья Кость терпеливо слушал его речь, ехидство в его словах накипало, словно пена. В конце концов, Озур сплюнул в погребальный огонь. Воины вздрогнули и заворчали, в их числе и христиане, друзья Гримы, ведь это было оскорблением; если они не одобряли языческий обряд сожжения, то по крайней мере оказывали Гриме честь.
Мар вздохнул. Кто же, как не Озур, ратовавший за Христа горячее, чем этот погребальный костер. Прихвостни Балля собрались за его спиной, чувствуя себя неуютно от того, что их так мало.
— Я не стану поганить рот мерзкими языческими словами твоей клятвы, — заявил Озур в итоге, а затем оглядел лица остальных. — И вы не должны делать этого, это грех, даже для вас, нечестивцев, почитающих идолов.
Глаза воинов сузились, мало кому нравился Озур, и никому из почитателей Тора и Одина не понравился его тон. Воины стали нервно перетаптываться с одной ноги на другую, словно стадо перед бойней, Мар вздохнул еще раз; сегодня было уже достаточно крови и ссор. Время Красных Братьев, конечно же ушло, и им не оставалось ничего, кроме как пойти своим путем, либо вступить в Обетное Братство. В конце концов, у людей вроде них выбор небольшой.
Он произнёс это вслух, удивляясь, что лица повернулись к нему, услышав его речь. Озур нахмурился. Воронья Кость склонил голову набок, словно любопытная птица и одарил Мара улыбкой; ему нравился этот воин, он смотрел на него как на чистое золото и прикидывал, как такой драгоценный человек мог бы пригодиться принцу.
— Ты такой же язычник, — ответил Озур, обращаясь к Мару. — Лишь одному Богу известно, что ты и твой дружок, этот сгоревший дьявол, задумали, но я нисколько не удивлюсь, если ты осквернишь рот этой нечестивой клятвой.
Ярость переполнила Мара, и он уже сжал кулаки и оглядывался в поисках оружия, когда послышался влажный звук металла, вонзающегося в плоть, и люди отпрянули прочь от того места, где стоял Озур. Там осталось лишь двое — один лежал на земле, а второй, которого Воронья Кость и остальные разглядывали в изумлении, — оказался Каупом, он стоял совершенно голый, и казался не более чем тенью во тьме, бледно светились лишь его глаза, которые и выдавали его. Он вынул нож из горла Озура и поднял его тело. Затем сделал три шага и бросил его в костер, полыхнувший искрами.
— Озур беспечен как ребенок, он должен был обратить внимание, что этой ночью меня не было рядом с Маром, — произнес Кауп, густым, низким голосом, его лицо расплылось в улыбке. Затем он кивнул головой на костер и обратился к Вороньей Кости.