К тому времени как старый монах последний раз кашлянул кровью на рассвете, Мартин уже придумал, что нужно делать.
Хаммабург, несколько месяцев спустя...
Говорят, в этом городе можно задохнуться, он полон дыма, опоясан сотнями лачуг, ютящихся на грязных берегах и вросших в землю. Там же, вдоль причалов, стояли больше сотни кораблей, пришвартованных к столбам, а наполовину вытащенные на берег суда кишели людьми как дохлая рыба муравьями.
Там были склады, телеги, лошади, и люди, которые, казалось, все одновременно орали, чтобы перекричать грохот кузнечных молотов, скрипы телег и голоса рыбацких жён, напоминающие крики ссорящихся чаек.
Над всем этим возвышалась высокая деревянная колокольня христианской церкви — гордость Хаммабурга. А в ней, как слышал Воронья Кость, сидит главный христианский священник, зовущийся епископом, почти такой же важный, как и сам Папа, предводитель всех христианских священников.
Напустив на себя высокомерный вид путешественника, прибывшего издалека, Воронья Кость, которому едва исполнилось семнадцать, равнодушно отнёсся к Хаммабургу, в отличие от своих удивлённых спутников. Ведь Олаф побывал в Великом городе, называемом Константинополем, который местные жители называли Миклагард, и говорили о нем с придыханием, как о месте, окутанном легендами. Однако, Воронья Кость был там, прогуливался по украшенным цветами террасам в безветренную послеполуденную жару и освежался холодной водой из фонтанов, даром Эгира, владыки вод.
Он расхаживал вокруг Святой Софии, огромного храма, застывшей в камне поэзии, как сказал бы скальд. По сравнению с Софией, кафедральный собор Хаммабурга казался жалким деревянным лодочным сараем. Мостовые вокруг Святой Софии выложены округлым серыми камнем, с вкраплениями разноцветной гальки, а голуби там настолько ленивы, что просто расходятся вразвалочку из-под ног, вспоминал Воронья Кость.
Здесь, в Хаммабурге, священники, облаченные в коричневые балахоны, без устали звонили в колокола и монотонно распевали, в этом месте горячо проповедовали холодного Белого Христа, настолько рьяно, что даны, сильно недовольные епископом Ансгаром, которого называли Апостолом Севера, поднялись вверх по реке и сожгли город. Это случилось лет сто назад, следов пожара и разрушений уже не было заметно, и, как слышал Воронья Кость, священники из Хаммабурга продолжали вылазки на север, неумолимо продвигаясь всё дальше, словно валуны, катящиеся со склона.
Воронья Кость не впечатлялся яростным пылом здешних бритоголовых монахов, поскольку знал, что Миклагард или Пуп Земли — самое подходящее место, чтобы почувствовать настоящую силу Белого Христа. Греческие священники с бородами лопатой встречались в Великом городе на каждом углу, — они взбирались на стены, даже на вершины колонн, и разглагольствовали оттуда о вере и спорили друг с другом; иногда Олафу казалось, что каждый в Миклагарде — священник. Некоторые храмы огромны и увенчаны позолоченными куполами, а другие — скромные постройки с выбеленными стенами, с простым деревянным крестом над грубой крышей.