Проходит томительное мгновение.
— М-да-а-а, — опять повторяет товарищ, растерянно, удивленно. — Дела!
Мы о чем-то с ним говорим, и он отвечает мне. А сам все поглядывает на конверт, на маленькую фотографию. И вдруг кладет их к себе в карман.
— Напишу. Сегодня же ей напишу, расскажу, как стоял над убитым…
С той встречи прошло много лет.
Как сама написала когда-то в стихах: «Отошла от нас война, зажила сквозная…»
Наверно, давно зарыты траншеи, изрезавшие поля и луга под Спас-Деменском, Ельней, Смоленском. Давно в перегное истлели кости убитых, и старых и молодых. И только случайно пахарь весной наклонится и поднимет осколок железа, весь рваный, зазубренный, в желтой плесени, в ржавчине, и отбросит подальше, чтобы лемех не затупился. Тот самый осколок, каким и меня могло бы убить, а вот — не убило…
Я иду по Арбату, и вдруг опять тот же голос, веселый, знакомый:
— Ба! Кого вижу?! Вот встреча!..
Мой земляк, батареец.
В бельгийской нейлоновой куртке с синим вязаным воротником, в нейлоновой белой рубашке с модным галстуком, в тупоносых ботинках — располнел, постарел, глаза выцвели, посветлели, русый чуб превратился в плоско лежащие, справа налево, гладко причесанные волоски. Но — весел, здоров. В руках — свертки, покупки.
— Ты разве в Москве живешь? — он изумлен.
— В Москве… А ты?
— Тоже. С сорок пятого года. Уже старожил…
— Вот не знала!
Да, разве узнаешь, кто находится с тобой рядом в этом шумном, огромном, разросшемся городе! Может быть, что те самые люди, которых я разыскиваю почти четверть века, о которых с благодарностью вспоминаю, — защитившие от пули иль бомбы, накормившие, обогревшие в лютый мороз, разделившие со мной радость и горе, — тоже где-нибудь сейчас рядом, живут по соседству и гуляют по тем же самым улицам, по которым хожу и я, — да разве узнаешь?!
Он идет со мной по Арбату, мой старый товарищ, хороший солдат, говорит:
— А я тут живу, в переулке. Рукой подать. Зайдем, познакомлю с Наташей…
— С какой Наташей?
— Жена моя — ты не знаешь? — Чернова Наташа…
И я останавливаюсь, припоминая.
— Так ты ей тогда написал?
— Написал. А потом, через месяц — бац! — ранение, меня в госпиталь, прямо в Лефортово. И опять написал… Она меня, раненого, навестила… Потом выписался из госпиталя, заходил к ней проститься…
Все это он говорит, поддерживая меня под локоток и ловко и незаметно направляя мой путь — поворот, еще один поворот, старинный подъезд с черной дверью — вся в стеклышках, — истертая лестница.
На втором этаже мы звоним.
Открывает нам полная, темноглазая женщина в белой кофточке, в фартучке. В коридоре, а теперь и на лестнице сладко пахнет вареньем.