Екатерина, по-видимому, заметила интимную беседу своих ближайших придворных и взглядом подозвала к себе Нарышкина.
– Да, кажется, Левушка, вздумал «махаться» с моим секретарем? – шутливо спросила она. – О чем это Храповицкий перешептывался с тобой?
– Ах, матушка государыня, прости слуг своих! – смиренно проговорил Нарышкин, кланяясь.
– В чем дело?
– Мы осуждали тебя, государыня.
– За что? Чем я провинилась?
– Помилуйте, граф! – с напускным жаром обратился Нарышкин к Сегюру, но так, чтобы все слышали, – Всероссийская императрица у своих подданных хлеб отбивает… Вообразите, сегодня в дороге один из наших кучеров отморозил щеку, так нет чтоб дать здешним лекарям заработать копейку на кучерской морде, она сама изволила лечить какими-то мазями эту морду.
Шепот благоговейного удивления прошел по всей зале:
– О, какое величие души! Quelle magnanimite!
Хитрому Левушке только этого и нужно было.
Вечером 29 января Екатерина II вступила в некогда «стольный град» Киев, бывшую столицу великого князя Владимира Красное Солнышко.
Невыгодное впечатление произвел на императрицу Киев, «матерь городов русских». Казалось, он был в каком-то забросе, в полном пренебрежении у властей. После шумных и относительно благоустроенных Петербурга и Москвы, город Владимира Мономаха поражал какой-то сиротливостью, и историческая слава его как бы укрылась в мрачных пещерах с нетленными останками и в давно забытых могилах.
Унылый звон церквей, жалкие рубища стекавшихся со всех концов России богомольцев, бедная, некрасивая внешность строений, какое-то отсутствие жизни – все это угнетало мысль императрицы.
– Чувствуется отсутствие духа живого, и не мы ли сами изгнали из прекрасной страны этот дух жизни?.. Где они, эти беспокойные головы, в которых обитал дух страны?.. Не у них ли когда-то заискивали монахи?.. Не они ли заставляли владык земли трепетать и в Стамбуле, и в Варшаве, в Яссах, Бахчисарае?.. И не я ли заставила их скитаться на чужбине?.. Или на то была Божья воля?
Этими начальными мыслями императрица имела не-осторожность поделиться со своим любимцем Мамоновым, думая приучать его к государственной деятельности. Но где было дюжинной голове смазливого птенца не из «орлиной стаи» уразуметь исторический смысл того, о чем ему говорили!
– Все это от неуменья Румянцева управлять страной, – решил он с великого ума.
– Может быть, ты и прав, – уклончиво сказала государыня. – Ты бы поговорил с ним об этом, как будто от себя… не от меня… да только осторожнее, деликатнее… Пора тебе привыкать к государственным делам: для того тебя и приблизила к себе.