Взгляните на небо: на троне восседает бог, а вокруг него ангелы, каждому из которых отведена особая, подчиненная роль; так поддерживается всеобщая гармония мироздания». Эти тирады неожиданно в каком-то смысле открыли нам глаза.
Еще вчера это был сильный белый человек, теперь все стало иначе.
Еще вчера он был белый, сильный, непобедимый, твердыня; а теперь все не так. И все, о чем мы перешептывались, все трещинки, противоречия, которых мы толком и не замечали, все вылезло наружу. Он попытался пойти на компромисс: только один ученик будет исключен из школы. Мы отказались вернуться в классы. Ладно, остается лишь одно маленькое наказание: четыре палки каждому и один день всем стричь газоны. Мы увидели, что почва под его ногами шатается. И выдвинули новые требования.
Мы потребовали, чтобы нам преподавали африканскую литературу и африканскую историю: мы хотим лучше узнать самих себя. Почему мы должны искать собственное отражение в белых снегах и весенних цветах, трепещущих на ледяных озерах? Затем кто-то крикнул: «Мы хотим директора-африканца и африканских учителей. Мы отвергаем систему господ и лакеев». Эти требования не остались незамеченными. Газеты уцепились именно за это и осудили нас. С каких это пор ученики стали указывать своим учителям, чему они должны их учить? Если ученики так умны и уже знают, чему их следует учить и кто это должен делать, зачем же они пошли в школу? И в такую школу, с такой репутацией? С директором, которым гордились бы лучшие английские школы, вроде Итона? Они подсчитывали израсходованные на каждого студента деньги и сравнивали их с доходом беднейшего крестьянина.
Но мы стояли на своем. «Чуи, Чуи!» — крикнул кто-то. Его имя было для нас легендой. Мы хотели, чтобы именно он возглавил школу. Долой Фродшема, долой систему старшинства, долой белых! Вперед, вместе с Чуи! Всех их прочь! Власть черным!
Приехали представители министерства. Один из них был выпускником нашей школы. Они призывали нас вернуться к занятиям. Наши требования, наши жалобы будут изучены, четыре мальчика подвергнутся незначительному наказанию — подстригут газоны и их самих остригут наголо.
Мы вернулись в классы. Но что-то уже изменилось, было не так, как прежде; правила игры были поставлены под сомнение. Мы это знали, знал это и Фродшем, и примерно через месяц он подал в отставку и вскоре отправился следом за Лиззи. Мы были горды, взволнованны, мы увидели себя в новом свете. Мы клялись, что, если директором у нас будет африканец, мы будем подчиняться ему во всем, мы будем трудиться более прилежно, чтобы не опозорить ни его, ни себя. У нас не будет больше старост. Мы сами выберем себе руководителей. Мы называли себя африканскими популистами, и мы хотели директора-популиста.