В то время, когда вследствие неосторожного выражения патриарха в его письме были сделаны распоряжения об его задержании на пути, инокиня Наталья сидела в тереме царском и вела с царевной Татьяной беседу.
– Я потеряла надежду, – говорила с отчаянием царевна, – когда-либо видеть Никона. Все здесь его враги: и никоньяне и раскольники… Теперь они соединились и все хором поют: собора надоть… сложить с него сан… заточить, а там и сжечь в срубе.
– Боже, что же делать? что же делать? – ломала руки инокиня.
– Я было хотела выйти замуж за князя Пожарского, тогда иное бы дело… Как Морозова Феодосия, я залучила бы к себе и монахов, и монахинь, и попов, и тогда я бы их уничтожила… Теперь что? Сиди в тереме и гляди, как его пытать, мучить, терзать будут. И за что? За то, что спасал два раза Русь от чумы; за то, что создал воинство; за то, что забрал и почти уничтожил Польшу… что присоединил Малую и Белую Русь… И это за спасибо. Теперь ничего не остается ему, как только бежать и бежать скорее в Малую Русь… в Киев.
– Не поедет он… знаю я его… Как придется до дела, он скажет: бежать, значит им уступить, преклониться перед ними… нет – останусь, и останется, – заплакала инокиня. – Я хочу переговорить еще с царем.
– Поговорить-то можно, но теперь ничего не будет… Царица с Анной Петровной живут душа в душу, и на устах у них, в головах и в сердце – святители Павел да Паисий, Паисий и Павел. Видела ты эти подлые рожи?.. Оба точно бабы в рясах, да с бородами, и чудится мне, точно щеки у них нарумянены… Да что ни слово, то и лесть… А братец мой уши развесит, да слушает их. Государево дело гибнет.
– А царица что?
– Царица только и думает, как бы Господь сына ей дал… Алексей Алексеевич ее хиленький… ну и напугали ее; говорят, бояре шепчутся меж собою: уж не развести ли ее. Поглупела со злости баба, сама не знает, что и творит… Да вот коли будет круто, так пойди к ней, да напугай ее, и она сделает все по-твоему.
– Только не теперь, а ты, царевна, вот подумай, как уговорить патриарха, чтобы он бежал.
– Да как, матушка Наталья, да сама поеду…
– Как сама?!
– Да так… скажусь больною… Ты сядешь здесь у меня… никого не будешь впущать в мою опочивальню… а ты вот позволь взять твоих людей да твою одежду.
– Царевна, коли люди узнают, ведь беда будет.
– Уж хуже не будет, чем есть, сижу я здесь затворницею и не с кем слова молвить… а сердце, сердце… рвется на части… слезы из очей уж не льются… Я уговорю его: он бежит, послушается меня. Его б спасти, отдала б я десять жизней… Ты только принеси сегодня вечером свою одежду… вели на своем подворье лошадей изготовить… Я с сестрами Иринушкой и Анютой переговорю… и с Богом… помчусь, полечу, а там и смерть не страшна.