Молодые люди подмигнули друг другу и стали уговаривать старуху пойти к себе и лечь спать. Но она ни за что не хотела согласиться на это.
– Я пойду спать, – запротестовала она, – когда мой Феликс здесь? Да ни за что на свете!
– Ну, так, матушка, вот что сделаем. Берите мое кресло, мы придвинем его к очагу… вам удобнее в нем слушать мои рассказы, а кой-когда подремать…
И они исполнили то, что говорили, несмотря на все возражения старухи.
Она уселась наконец в кресло против очага, в котором все еще ярким пламенем горели дрова, и скоро задремала.
Гром пушек давно уже умолк, и в городе стояла мертвая тишина ненастной осенней ночи, как будто за городскими воротами, на топких и намокших полях, не решалась участь этой древней твердыни, осажденной войсками царя.
IV
Как только молодые люди убедились, что старуха мирно уснула, они быстро встали из-за стола, подошли друг к другу и взялись за руки.
– Марта, – тихо, но страстным, еле сдерживаемым шепотом проговорил офицер, – Марта, любите ли вы меня еще?
– Как всегда, – ответила девушка, – на жизнь и на смерть. Ах, Феликс, если бы вы знали, как люблю я вас! Как я страдала во время вашего отсутствия! Как я ждала вас, как боялась за вас!
– Милая! – прошептал офицер и, быстро отняв свои руки, обнял ее. – Дорогая! Ты, наверно, не больше страдала, чем я. Там, на поле сражения, защищая родину и свою жизнь, я думал только о тебе. Ты одна грезилась мне во сне, когда после трудного дня ложился я отдыхать в своей палатке, и тогда, когда мне приходилось верхом на лошади пробираться по лесам и оврагам. И в бою, когда гром пушек оглушал, когда в каждую минуту я мог ожидать смерти, я думал не о себе, а только о тебе, моя дорогая, моя жизнь, только о тебе одной!
– Ах, Феликс! – вся зардевшись, проговорила девушка, радостно смущенная его страстной речью.
– Ты знаешь, – продолжал он, одушевляясь все больше и больше, – я давно люблю тебя, давно! С самого первого дня твоего появления в нашем доме я уже полюбил тебя.
– Да, Феликс, я этого никогда не забуду, слышишь ли, никогда! Бедную сиротку, никому не ведомую Марту Скавронскую, твоя мать приютила здесь, и твой дядя принял меня, как дочь. И я тебя полюбила сразу… но я не могла сказать этого, потому что я была чужой в вашей семье, потому что я была бедной пришелицей… Я любила и страдала от этой любви молча…
– Но теперь, Марта, зачем же скрывать это?
Марта тихо засмеялась.
– Скрывать больше нечего, – сказала она. – Об этом все знают несмотря на то, что мы сделали все, чтобы скрыть это. Твоя мать знает это, и Кристьерн, и пастор Глюк, и даже твой сержант, который только что приходил сюда.