– О, сержант!.. – засмеялся Феликс. – Он всегда все знает. Но… что это? Да, да, это опять канонада. – Он провел рукой по лбу, как бы стараясь отогнать от себя дурной сон, и продолжал: – Ну, значит, русские не хотят подарить нам ни одной ночи. Они очень уж торопятся взять Мариенбург.
– Боже мой, что же будет с нами тогда? – почувствовав невольный страх, спросила девушка.
– Не бойся, малютка! – энергично ответил офицер, страстно обняв девушку. – Что бы ни случилось, я никогда не покину тебя, и, если бы даже убили меня, моя душа будет жить рядом с тобою. О, не бойся, Марта, не бойся… Это я так говорю! Я вовсе не желаю быть убитым и, право, менее всего рассчитываю на это.
Канонада усиливалась, но молодые люди, увлеченные своей любовью, не обращали теперь на нее никакого внимания.
– И вот я думаю, – продолжал Феликс, – что, так как мы давно и свято любим друг друга, то пора нам перестать і крывать это чувство от людей и от наших близких и объявить об этом во всеуслышание… Марта, моя дорогая девочка, хочешь ты быть моей женой?
Марта покраснела, закрыла лицо руками и вдруг расплакалась.
– О, Марта, что с тобою! – горестно воскликнул Феликс. – Зачем, зачем эти слезы? Они так не идут к твоему веселому личику, к твоему радостному личику. Разве ты не хочешь быть моей дорогой, моей нежно любимой женой?
– Ах, Феликс, – отирая слезы, ответила девушка, – ты знаешь, что это неправда! Ты знаешь, как я люблю тебя, и ты знаешь, что стать твоей женой – это сладкая мечта моя! Но теперь… ты слышишь гром пушек? Слышишь эту ужасную пальбу?
– Да, как и ты… Так что же?
– Теперь говорить о нашем браке было бы несвоевременно… Чтобы сказала твоя мать, если бы мы теперь заговорили об этом?
– Теперь это своевременнее, чем когда-нибудь, – решительно и твердо ответил Феликс.
– Почему?
– Потому что это последняя ночь Мариенбурга, – торжественно ответил он, – потому что скоро настанет час, когда стены города падут, как библейские стены Иерихона, и ворота его раскроются, чтобы пропустить неприятеля… потому что меня могут убить…
– Ах, Феликс, ты опять говоришь о смерти! Вот уже второй раз в этот вечер…
– Ну, меня могут взять в плен, если тебе это больше нравится, моя дорогая, – усмехнулся он. – Словом, нас могут надолго разлучить обстоятельства. Но я не хочу ни одной минуты жить с сознанием, что мы друг другу чужие, да не хотел бы лечь и в могилу с этим сознанием.
– Я всегда это говорила! – вдруг услышали они голос старухи.
Оба вздрогнули и быстро подошли к креслу.
Голова тетушки Гильдебрандт качалась. Крепкий сон владел утомившейся женщиной. Она сказала эти слова во сне, вероятно, в ответ на какое-нибудь пригрезившееся ей видение.