Кроме того, нужен был кто-то, кто хотя бы раз в неделю подметал деревенскую улицу и площадь, приносил для церкви цветы с рынка и помогал при сборе урожая оливок. В Сан Винченти было много работы, и Фиамма забрала Аллору с собой. У нее не было паспорта, документов и даже имени. Но было любимое слово — «аллора». Когда она произносила его, то имела в виду «да» или «нет», «сейчас приду» или «не буду», «я сделаю это» или «я этого не люблю», «пошел вон» или «останься здесь», а также «я устала» или «я хочу есть». Она выражала почти все с помощью этого единственного слова, причем выражение ее лица и голос были такими четкими и резкими, что каждый понимал ее.
Конечно, Фиамма была не первой, кто начал называть ее так, но уже вскоре каждый стал звать ее Аллора.
У Аллоры в хижине старой Джульетты была своя каморка сразу же за кухней, в которой не помещалось ничего, кроме кровати. Она называла Джульетту «миа нонна», моя бабушка, и варила ей каждый день минестроне[34], потому что это было единственное, что она умела готовить.
После еды она тщательно облизывала тарелки и ложки и ставила их снова в шкаф. Бабушке, нонне, она повязывала хлопчатобумажные тряпки вокруг колен, чтобы той удобнее было ползать по улице. Нонна похрюкивала от радости, когда Аллора расчесывала ее свалявшиеся волосы. Джульетта была strega[35], старой ведьмой в Сан Винченти, которой боялись дети, а кто-кто поговаривал, что ей уже больше ста лет.
После обеда, сидя на обветренной каменной скамье возле Аллоры, Джульетта впервые за много лет снова подставила лицо солнцу. Аллора напряженно прислушивалась, не затрещат ли морщины на лице Джульетты, когда нагреются, подобно тому, как трещат волосы, скручиваясь в огне.
Аллора сняла со щиколоток Джульетты повязки с застывшей коркой гноя и скребла заскорузлые бинты под струей воды до тех пор, пока они не потеряли коричневый цвет и снова стали бежевыми. Затем она сказала «аллора», пробормотала что-то непонятное, что могло быть молитвой, приложила листья шалфея к глубоким ранам и снова перевязала щиколотки Джульетты, которые никогда уже не заживут и постоянно будут источать сукровицу. Нонна не видела, что делала Аллора, и не слышала, что она бормотала, но почувствовала, что жжение в щиколотках прошло.
Иногда Аллора бегала в село и воровала для нонны «Альмаро» — водку на травах, которую так любила старуха. Аллора никогда не попадалась на этом. Или Рено, продавец в «Алиментари», делал вид, что не замечает, как Аллора прячет бутылку у себя под юбкой. Вечером нонна и Аллора сидели вместе при свечах. Нонна пила «Альмаро» и рассказывала о войне. Она уцелела лишь потому, что спряталась под деревянным настилом на кухне, когда расстреливали всю ее семью. Тогда они еще жили в деревянной хижине в лесу, выше Мончиони, за полчаса ходьбы от него. Аллора брала руку нонны в свою, гладила ее худые пальцы и плакала.