С тех пор как он жил в Моабите, он еще ни разу не убирал в квартире, не наводил там порядок, не выбрасывал прочитанные газеты, не бросал пустые пивные бутылки в контейнер и не относил в мусорный ящик старые упаковки из-под пиццы. За это время хаос вышел из-под контроля, в буквальном смысле слова накопился выше головы, и он уже ничего не мог в этом изменить. Слой, состоящий из мусора и его вещей, устилал пол квартиры, достигая полуметровой толщины, и он мог лишь попытаться хотя бы запомнить места, где были зарыты самые важные вещи.
У него была крыша над головой. Не более того. И иногда этой мысли было достаточно, чтобы почувствовать легкое подобие удовлетворения.
Когда он выходил из дому, то приветливо здоровался со всеми, и с ним тоже приветливо здоровались. Но он ни с кем не разговаривал, поэтому его никто не знал. Никто ничего не знал о его прошлом, о его судьбе. Он был спокойным, приятным квартиросъемщиком с редкими седыми волосами. Он выглядел как семидесятилетний старик, хотя на самом деле ему было всего пятьдесят четыре года. В доме его уважали, потому что он не устраивал пьянок, не слушал громкую музыку и не забивал мусором контейнеры.
Он тщательно следил за тем, чтобы гардины на его окнах были всегда закрыты. Никто не должен был видеть, куда девался мусор, от которого он избавлял сообщество жильцов.
Если он и любил что-нибудь на этом свете по-настоящему, то только свою работу. Уже три года он работал уборщиком в ландгерихте, в суде земли, и был самым чистоплотным, самым приличным, самым основательным и самым надежным среди своих коллег.
Он любил ходить через высокий вестибюль, в котором всегда царила приятная прохлада, он наслаждался звуком своих шагов ранним утром, когда кроме уборщиков в суде никого не было. Огромное помещение с высокими колоннами, галерея, где у него кружилась голова, когда он смотрел вниз, на вход, широкая лестница с необычно низкими ступеньками, по которой можно было подниматься бегом… У него было чувство, что ему позволено работать в священном месте, и это давало ощущение свободы.
Он любил длинные коридоры, полы которых пахли воском и на которых при каждом шаге попискивали резиновые подошвы его обуви. Он не мог себе представить более прекрасной работы, чем водить влажной тряпкой по отполированным до блеска столам в залах заседаний, и для него настоящим счастьем было все же где-то найти пыльный угол. Он тщательно контролировал каждое сиденье, каждый пульт и добросовестно сдавал вахтеру каждый забытый документ, каждую шариковую ручку, каждую зажигалку, даже бумажные носовые платки и наполовину пустые пачки сигарет.