А со стены смотрел на нее обрамленный маленькими ракушками жандарм с закрученными усами.
Прошел день, бесконечно длинный… Места себе не находила Вера.
Дальше тянуть и обманывать было бы издевательством. «Ассириец» и Столешников решили подготовить Забугину.
– Только это вы на себя возьмите, ваше превосходительство, очень прошу…
После общего обеда-ужина в столовой все разошлись, и генерал остался с глазу на глаз с девушкой.
– Он скоро вернется? Вы надолго послали его, генерал? Уже второй день. Сегодня вернется? – спросила Забугина, только об одном думавшая.
– Пожалуй… Вернется, если… Ведь он у нас такая отчаянная голова! Если, зарвавшись вперед, не… если его не возьмут в плен австрийцы…
– В плен! – воскликнула Вера, вся пронизанная чем-то жутким-жутким.
– Это бывает сплошь да рядом, и, право, ничего особенного. Вот германский плен, – это не дай бог никому! А у австрийцев – совсем другое, и отношения мягкие.
Словом, ничего страшного, – кривил душою генерал, подготовляя удар. – И наконец, оттуда легко убежать… Побеги – сплошь да рядом!.. Дмитрий Владимирович хотя и солдат, но австрийцы мнят его бог знает какой высокой особой, надевшей для забавы унтер-офицерские нашивки. Ему будет великолепно в плену, предупредительное отношение, комфорт. Я уверен, со дня на день мы опять увидим его среди нас.
Как меняется Вера… Отхлынула краска, лицо стало бледное-бледное, словно какой-то вампир выпил изнутри всю жизнь, всю кровь… Глаза потемнели, сделались большими, почти безумными…
– Так он в плену, Дмитрий? Значит, скрывали?..
– Ничего не скрывали, Вера Клавдиевна, да и скрывать было нечего… Ведь это же пустяк… Повторяю, австрийский плен… – «одно удовольствие», чуть не вырвалось у Столешникова, но он спохватился. – Это совсем, совсем не так страшно… Давайте держать пари… à discrétion, что он убежит… Охраны никакой, все способные носить оружие на позициях, и пленных стерегут дряхлые старцы, слепые, хромые, калеки…
Вера не слышала, глядя в одну точку немигающими, остановившимися глазами.
Нехорошо почувствовал себя Столешников. Он охотнее промчался бы вдоль фронта своей дивизии под самым действительным огнем… Это было бы гораздо приятнее и легче.
– У моей жены есть любовник! У моей жены есть любовник! – повторял Мисаил Григорьевич, комкая в своих мягких, пухлых, с обкусанными ногтями пальцах анонимное письмо.
Он пытался представить себе, как полная, монументальная Сильфида изменяет ему, пытался, но не мог, – это было выше его понимания…
А между тем в письме совершенно ясно, черным по белому написано: