Так вот, среди многих работников московской милиции — и тех, кто украшен сединой и витыми генеральскими погонами, и тех, кто только привинтил на китель академический значок и на чьих погонах с одним пропитом две совсем маленькие звездочки, — я встречал людей, которые уверенно и спокойно могут вступить в соревнование с Шерлоком Холмсом.
Просто их еще мало знают, а Холмса знает весь мир. И, честно говоря, я не считаю, что это справедливо.
Называю я своего героя Шерлоком Холмсом с Петровки, 38 не потому, что хочу сделать ему этим комплимент (с моей точки зрения, он ничем не уступает тому профессионально), а просто пользуюсь образным, понятным многим читателям сравнением.
Кто знает, может быть, когда-нибудь, говоря о литературном герое Конан Дойля, скажут: ну как же, это был известный английский Тихоненко!
И не думайте, пожалуйста, что такой Тихоненко на Петровке, 38 один-единственный. К радости честных людей и к огорчению преступников, могу сообщить, что, кроме него, есть там и другие.
Не хочу умалять и коллективности действий нашей милиции — черты, впрочем, характерной для всех советских учреждений и организаций. Но в этой повести я пишу о совершенно реальном и конкретном человеке, о его реальных делах, удачах и неудачах, мыслях, поступках. О старшем лейтенанте милиции Викторе Ивановиче Тихоненко, сотруднике Московского уголовного розыска, размещающегося по адресу: Москва, И-51, улица Петровка, дом 38; вход с Колобовского переулка.
Поскольку это повесть, а не корреспонденция, здесь смещены во времени кое-какие события, изменены кое-какие имена, кое-что домыслено. Но, повторяю, так или иначе, все, о чем пойдет речь, случилось в действительности. Это рассказ о сыщике. «Сыщик» — хорошее старое русское слово. И пора ему вернуть его первоначальное значение.
Над вечерней Москвой висел упрямый, терпеливый дождь. Мелкий и частый, он несильно шуршал по асфальту, чуть громче по железным подоконникам и крышам.
Асфальт блестел, отражая свет фонарей, и если поднять к ним, к этим высоко подвешенным над улицей светильникам, глаза, то не различишь тонкую мокрую сетку, опустившуюся с черного неба.
Чуть дрожали, рябились в неясном свете лужи.
От промокших заборов остро пахло сырым деревом. А от розыскной собаки, грустно поглядывавшей на весь этот мокрый пейзаж, — мокрой шерстью. Чувствуя свою бесполезность, она посматривала в сторону машины, внутри которой, она это твердо знала, есть уютный и сухой проволочный домик.
Человек десять в почерневших от дождя плащах толпились возле подъезда. Подъезд был обыкновенным, с тусклой лампочкой, освещавшей номера квартир, черной эмалью нанесенные на белый фон дощечки.