Он радостно улыбался.
– Слушай, Митька, это сколько же времени мы с тобой уже знакомы? – спросила я, оттягивая момент, когда нужно будет говорить о действительно важном.
Митька удивленно приподнял бровь.
– Ты говоришь как старушка. Не знаю, лет шесть, наверное? Не так уж и много.
– Да у меня, как у собак, год за семь идет. Такое чувство, что мы знакомы сто лет.
– И все сто лет я тебя не понимаю, – признался он. Я прикусила верхнюю губу и со вниманием натуралиста принялась разглядывать линии на своих ладонях. Тогда он добавил: – Но все сто лет люблю. Чего ты хочешь делать? Хочешь, пойдем в парк?
Его отец гонял меня по парку рядом с нашим домом, выгуливая, как любимую лошадку, – чтобы не застаивалась.
– Нет, не хочу в парк. Хочу покататься.
– Покататься? Да там аттракционы все практически снесли, осталось, кажется, только детское колесо обозрения. Представляю себе, как глупо мы будем там смотреться. С этого колеса можно обозреть разве что соседнее дерево.
– Прокати меня, Митя, – тихо сказала я.
Тут до него дошло, и он замолчал, затем, словно пытаясь что-то сказать, открыл рот, но закрыл и прикрыл рукой. Снова пристально посмотрел на меня.
– Шутишь?
– Ни в коем роде, – покачала головой я, хотя у самой все дрожало внутри.
– Ты же… говорила, что никогда…
– Никогда не говори «никогда», – улыбнулась я. – Так покатаешь? А то я сейчас, к черту, передумаю.
– Так, всем стоять, никому не двигаться, не думать, не передумывать. А ты не могла надеть что-то другое, а? Вот именно сегодня тебе нужно было притащиться в юбке? Ты понимаешь, что это не та одежда.
– У меня все всегда не то и не так, – пожала плечами я.
Но Митька уже схватил меня за руку и потащил к выходу, в духоту закрытой части моста, к эскалатору, по которому мы бежали, перепрыгивая ступеньки – через две на третью. Я думала, уже там свалюсь и раздеру коленки, но нет, все обошлось. Еще чуть-чуть – через сквер к парковке, где стоял он, любимый конь Мити Ласточкина, единственное существо во вселенной, которому Митя хранил верность. Впрочем, оставалась еще я.
– Не передумала? – уточнил он, и я замотала головой.
Митя с жалостью или презрением, я не поняла, посмотрел на мои матерчатые полуботиночки на белой пластиковой подошве, затем стащил с себя кожаную куртку и протянул мне.
– Нет, не надо, – покачала головой я.
– Даже не вздумай возражать. Или не поедем, – сказал он строго.
Я натянула сначала куртку, затем шлем, который был мне велик. Митя затянул его на моей безумной голове, как мог, но все равно я чувствовала себя этаким космонавтом-недоростком, у которого из-за забрала вместо рта торчит нос, а верхний край наезжает на глаза.