Один раз ему все же удалось до меня добраться. Он позвонил по старому городскому номеру в нашу квартиру, и я взяла трубку. Дмитрий говорил быстро, боясь, что я брошу трубку. Частил, что сожалеет, как был не прав, и что готов многое мне простить, если уж на то пошло, если я, конечно, пойду ему навстречу и прощу его. И речь не идет о примирении, уточнил тогда он. Он понимает, что примирение между нами невозможно.
– Ты уверен? – спросила я.
Дмитрий удивленно ответил, что был уверен, что да. По крайней мере, был уверен до этой минуты.
Тогда я нажала отбой. Руки дрожали так, что я не сразу попала в нужную кнопку. Я тогда долго стояла в прихожей, дрожа – не от страха, а от адреналина. Я была в бешенстве. Я вырвала провод из стены и обесточила наш домашний аппарат.
Сейчас мои руки не дрожали. Я вернулась в квартиру, покормила и помыла Дениску, уложила в кроватку, где он мирно тянул пальцы к крутящимся ракетам – гирлянда, которую Митя где-то достал на заказ. Я уселась на пол рядом с кроваткой и принялась разбирать все, что передал мне мой все еще не бывший муж. Документы – мой уже утративший актуальность паспорт, свидетельство о моем рождении, студенческий билет с пожелтевшей фотографией, я там на семь лет моложе – другой человек вплоть до последней молекулы. Мамины фотографии, ее жизнь, я – маленькая, ее подруги. Я дорожила этими фотографиями – и Дмитрий это знал. Неужели, в самом деле, он готов пойти на мир? Мой телефон, моя косметика, драгоценности – Дмитрий в этом смысле был мужчиной с хорошим вкусом и на каждую дату дарил мне что-то стоящее. Восьмое марта, день рождения, день святого Валентина, утро после скандала, от которого у меня остался тонкий шрам от брошенных в меня ножниц.
Драгоценности я запихнула обратно в косметичку и забыла. А вот на бумажку с адресом я смотрела долго и, в строгом соответствии с рекомендациями первой жены Дмитрия Павловича, думала, думала, думала.
Чем я, в конце концов, рискую…
– Ты чего это тут на полу сидишь? – удивился Митя, заглянув к нам с Дениской в комнату. – Ого, фоточки. Это что, ты? Дай-ка посмотреть!
– Садись, Митька, – кивнула я ему на небольшое пятно свободного пола рядом со мной.
Дениска гулил в кроватке. Митя скрестил ноги, как заправский йог, и склонился к кучке фоток. Он смеялся, выискивая те, где я была особенно смешна и нелепа. В песочнице, с ведерком на голове. Плачу-рыдаю перед тарелкой с кашей. Стою рядом с мамой в таком же платье, как у нее. Две лисички-сестрички.
Митя смотрел на фотографии, а я на него. Как же так, почему же я ничего не замечала. Как вышло, что в моей памяти он так и остался сидеть на табуретке на кухне с лицом, закрытым двумя ладонями? Хороший мальчишка с разбитым сердцем. Только ведь я-то никогда не играла с его сердцем, отчего же мне так хочется плакать? Мой мальчишка.