Дмитрий Евгеньевич говорил, я отвечала, мы пили чай. То есть он пил, а меня странно трясло. Мне стало так жарко, что захотелось снять свитер, но я не могла – не хотела, чтобы Митин отец видел меня в застиранной блузке. Мне захотелось, чтобы он ушел. Чтобы это – что бы это ни было – кончилось.
– Он очень талантливый, лучший на курсе.
– Да-да. Он всегда и во всем стремился быть первым. Он всегда был амбициозен, наверное, как и я.
– А вы амбициозны? – спросила я.
Дмитрий Евгеньевич посмотрел на меня удивленно, словно впервые заметив.
– Я? Ну конечно, а как же? В моей работе иначе нельзя.
– А кем вы работаете?
– Вы что, совсем ничего обо мне не знаете?
– Совсем ничего, – кивнула я, и он потрясенно отвернулся к окну.
Неудобно-то как. Но ведь не может же он не понимать, как именно относится к нему его сын.
– Ничего. Дима всегда был сложным мальчиком, это, знаете ли, обратная сторона таланта. Я, конечно, всю жизнь хотел, чтобы он пошел по моим стопам. Знаете, когда ты чувствуешь, как много можешь дать своему сыну, а он выбирает космос, только чтобы быть как можно дальше от тебя… Хоть на другую планету улететь. – И он снова улыбнулся своей грустной улыбкой Марка Дарси.
– Так чем вы занимаетесь?
– Я – врач, – ответил, наконец, он. Без пафоса, по-простому, словно он был простым терапевтом из районной поликлиники.
Он был ведущим кардиохирургом, работал в одном из самых известных российских центров. Но об этом я узнала позднее.
А тогда, в тот день, я не узнала больше ничего, потому что раздался звук – удар, вроде ногой по двери – и в дверном проеме появился Митя. Я физически почувствовала, как его трясло – от ярости, от обиды, от злости на меня. Так чувствуешь, когда рядом с тобой несется скоростной поезд. Окажись у него на пути – и все, в лепешку.
«Как ты могла его пустить».
– Что… этот… человек… делает… в… моем… доме? – Он проговорил это ритмично, как читают стихи Маяковского.
– Вообще-то «этот человек» – твой отец, – заметил Дмитрий Евгеньевич, игнорируя тот факт, что Митя даже не смотрит в его сторону.
– Отец? И что? – повторил Митя с сарказмом. – Как ты могла его пустить? Как ты могла?
Его тон, его напряженная поза, его готовность наброситься на меня с кулаками были как ледяная вода в лицо. В конце концов, разве такое уж преступление – впустить в дом чьего-то отца?
– Мы просто пьем чай, – сказала я, а Дмитрий Евгеньевич, словно в подтверждение моих слов, отпил из чашки уже остывшего чая с корицей.
Митя молча смотрел на нас – двух заговорщиков, двух предателей, а затем развернулся, вышел в коридор.