В назначенный час я измеряла шагами стерильный больничный холл. Дмитрий Евгеньевич так и не вышел: он был на операции, которая затянулась дольше, чем он рассчитывал. Он ужасно извинялся, настолько искренне, насколько можно извиняться устами ассистента. Ассистент был равнодушным, усталым и без собственного мнения. Автоответчик. Он вышел, чтобы предупредить меня, и тут же вернулся в операционную. Ассистент злился, что из-за «какой-то там Софии» ему пришлось покидать операционную и терять стерильность. Мальчик на побегушках.
– Да-да, конечно, все в порядке. Мы можем с ним встретиться в какой-то другой день, – ответила я, стараясь скрыть разочарование в голосе.
Чем-то это вежливое извинение напомнило мне старую, не до конца зажившую рану – от слов моего отца, от его «обязательно увидимся» и «обязательно перезвоню». Даже не рану, шрам. Тонкий порез на моем детстве.
– Не нужно в другой раз, он обязательно выйдет. Нужно только подождать.
Не знаю, было ли это запланировано – чтобы я увидела его там, где он – бог, где он – ангел. Возможно. Я надеялась, что это было подстроено намеренно, ведь тогда это бы означало, что Дмитрий Евгеньевич хочет произвести на меня впечатление.
Хочет, чтоб я была впечатлена.
Но скорее всего, все было именно так, как и сказал ассистент, и операция затянулась. Несколько часов я ждала в коридорах и холлах, стояла рядом с кофейным аппаратом, выплевывающим растворимый кофе, и аппаратом с шоколадом самого низкого качества по запредельным ценам, почти валялась на стуле. Дмитрий Евгеньевич был где-то там, куда не пускали, за стеклянными дверями и коридорами, куда вход простым смертным заказан. Он вышел, когда я уже успела перечитать все брошюры, упиться кофе и объесться дешевого шоколада, потратив почти все деньги. Нервы. Я сидела, свернувшись в калачик, и смотрела на постоянно открывавшиеся двери. Я ждала его и вздрагивала от каждого хлопка. Мне нравилось волноваться. Я никогда раньше не ждала встречи с Мужчиной.
Он вышел, но я его не сразу узнала в его голубой хирургической форме. Он выглядел моложе и еще увереннее в себе. У него были чистые руки, но на груди медицинской рубахи виднелись следы крови, которые я сначала приняла за грязь. Когда я вдруг, разом, поняла, что Дмитрий Евгеньевич перепачкан в человеческой крови, меня тряхнуло, словно я схватилась за высоковольтную линию. Он только что спасал кого-то. Он врач. Он видел человеческое сердце так же ясно, как я вижу его самого. Господи, это же невозможно….
На голове у него была белая шапочка, которую он стянул, как только увидел меня, – совсем как я стянула свою, с ушами. Он – было видно – прибежал сразу, как только смог, чтобы предупредить меня, извиниться. Или чтобы убедиться, что я все еще здесь.