— Кого это — вас? — злобно поинтересовался Богоробов, оглядываясь.
— Потомков! — одновременно с ним разозлился Пухольский. — Тех, кто после вас пришёл в мир, больной прошлой ненавистью и страданиями! Сколько всего ещё было и после вашего красного террора…
— Чего было?
— Узнаешь. Позже. Изменить прошлое нельзя. Вернее, изменить-то можно, но доказано — это ещё больше навредит будущему. Раз уж нельзя избежать массовых убийств в прошлом, мы спасаем тех, кто погиб.
— Всех? — Богоробов вспомнил порубленных белоказаками мальчишек из отряда Никольцева, расстрелянных рабочих в Самаре, и задумался.
— Да, всех. Без классовых и идеологических различий, без разделения на жертв и палачей. Вы думали, что ваши потомки будут жить, как у Христа за пазухой, яблони на Марсе разводить, а по выходным ко двору короля Артура на машине времени путешествовать. Нам же приходится практически все планетарные ресурсы направлять на спасение людей. Те же машины времени, — он махнул рукой в сторону торчашего посреди поляны распылителя. — Видел бы ты, какими наши миссионеры возвращаются из Бабьего Яра или Пирл-Харбора…
Пухольский замолчал, мрачно уставившись на одуванчик у своих ног. Вдалеке звенел детский смех.
Богоробов тоже молчал. Потом глухо спросил:
— Какой у вас нынче год?
И услышал в ответ: — Две тысячи четыреста шестьдесят третий.
— И коммунизма на Земле нет?
— Нет, и никогда не было. Ни на Земле, ни здесь.
— А это — не Земля? — Богоробов поднял глаза к небу, в синеве которого плыли забавные барашки облаков и летала то ли большая птица, то ли аэроплан.
— Это — Альтер-Земля, — коротко ответил Пухольский. — Альтер-Земля с альтер-историей.
— Понятно, — ответил Богоробов, хотя мало что понял. Впервые в жизни он вдруг ощутил, что у него есть сердце. Оно заныло, словно сдавленное чужими холодными пальцами, и стало медленно падать вниз. К горлу подступила тошнота. Пухольский посмотрел на него встревожено, но ничего не сказал. Помолчали.
— И что теперь будет? — наконец спросил Богоробов.
— Да то же, что и раньше. Вернешься в своё время, и всё пойдет по-прежнему.
— А если всё-таки Кривцову доложу?
— Кто тебе поверит? Решат, что после контузии галлюцинациями страдаешь, — Пухольский криво улыбнулся. — Был у нас случай… Впрочем, неважно.
Что-то тихо тренькнуло. Пухольский посмотрел на планшетку, нажал какую-то кнопку.
— Мне пора? — комендант старался, чтобы его голос звучал спокойно.
— Пора. Переход уже свободен.
Богоробов, сутулясь и хромая больше обычного, пошел к распылителю, чувствуя, как внутри вместо сердца гулко бухает пустота.