Судя по голосу, Дуся там, на банном полке, всплакнула от жалости. Но разбитной характер не позволял ей долгое время предаваться скорби.
— Детишки, миленький, уже без матери выросли. А Генку, дурака, я в позапрошлом годе из жалости подобрала. Думаю, сопьется совсем без бабы. А он, на тебе — по Люське тоскует, не женится. То Люська, то Дуська, так и путает по сю пору. Тебе, миленький, тоже ничего бы не было, если бы зашел ко мне. Что за беда веничком похлестать? — рассмеялась она.
— Не ревнует, значит, Геннадий Яковлевич?
— Ни капельки, даже обида берет. Вот кабы Люська на моем месте мылась, он тебя и близко к бане не допустил.
Алексей с внутренним облегчением вздохнул. Отпала необходимость задавать неприятно томивший его вопрос: не ревновал ли Суходеев-старший свою разбитную сожительницу к Суходееву-младшему? И не случалось ли на этой почве семейных ссор?
Если даже из озорства Евдокия сбила парнях с панталыку, отец за топор не схватится.
Пока женщина хлесталась веником, Алексей уже через закрытую дверь задавал ей обычный круг вопросов. Кто и как обнаружил отсутствие Суходеева-младшего? При каких обстоятельствах? Уезжал ли он раньше из дому, не поставив родных в известность? Когда, где и с кем его видели в последний раз? Есть ли кто-то, кто заинтересован в его смерти? Склонен ли к самоубийству? Ходит ли на охоту, и не могло ли что-нибудь случиться в лесу?.. Но нет, ни рыбаком, ни охотником Суходеев-младший никогда не был, и ружье в доме сроду не держали. На мотоциклах целыми днями ездят, а своего у него нет, отец только отмахивается...
Про деньги, снятые с отцовской книжки, Алексей упоминать пока не стал. О мотоцикле тоже промолчал, чтобы потом в разговоре с Суходеевым-старшим увидеть его первоначальную реакцию.
На этом разговор можно было заканчивать. Евдокия, похоже, вконец себя захлестала, голос у нее был вялый и истомленный, даже постанывала от жару. Алексей уже поднялся, чтобы попрощаться, как вдруг дверь распахнулась настежь, и Евдокия распаренной свеклой, прижимая к груди полотенце, вывалилась в предбанник.
— Ой, миленький, отворотись на минуту! Моченьки терпеть больше нету, запарилась насмерть.
Она рухнула на низкую скамеечку в предбаннике, хватая раскрытым ртом свежий воздух, будто выброшенная на берег большая рыбина. На полной груди женщины родинкой темнел налипший березовый лист.
От неожиданности Алексей не вдруг успел отвести глаза, да и не слишком сожалел об этом. Потом уже, отойдя в сторону, рассмеялся.
— От общения с вами, дорогая Евдокия Семеновна, я получил сегодня массу удовольствия. Спасибо вам и, извините, я должен идти. Служба.