Сейчас он сожалел, что не умеет медитировать. Он слышал, что мантры бывают полезны. Ты повторяешь слова снова и снова. Убаюкиваешь себя.
«Б*ь, б*ь, б*ская б*ь», - повторял он мысленно. Не помогало.
Он почувствовал головокружение.
- Убийца не предпринял никаких усилий, чтобы скрыть орудие убийства? - спросил прокурор.
- Очевидно, нет.
- То есть, она стояла там, на виду у всех?
Жан-Ги Бовуар поднялся. В животе стало нехорошо, как будто его сейчас стошнит. Чтобы не упасть, он схватился за деревянные перила.
Торопливо, на цыпочках, он пробирался по ряду к выходу, на его раздраженно шикали и бросали осуждающие взгляды.
- Pardon. Pardon. Désolé, - то и дело шептал он. Его продвижение сопровождалось недовольными гримасами и брюзжанием.
Оказавшись в проходе, он устремился к большим двустворчатым дверям, на выход. Запертые, эти двери словно отдалялись при его приближении.
- Шеф-суперинтендант, я задал вам вопрос.
Позади Бовуара повисла тишина.
Он хотел остановиться. Повернуться. Остаться тут, на виду у всех, посередине прохода. Посередине котла, в который превратился зал суда. Чтобы шеф-суперинтендант… чтобы Арман Гамаш мог его видеть. Видеть, что не одинок. Что его поддерживают. Какой бы ни сделал выбор. Какой бы ни дал ответ.
Всем им было понятно, что вопрос этот будет задан. Никто из остальных членов их узкого круга в Сюртэ не набрался смелости спросить шефа-суперинтенданта Гамаша, что тот намеревается сделать, когда вопрос прозвучит.
Они предпочли остаться в неведении, а шеф-суперинтендант Гамаш предпочел хранить молчание. И уж конечно, ни с кем из них не совещался. Так, чтобы, при проведении неизбежного следствия, это решение посчитали лишь его и только его решением.
Но Жан-Ги должен был спросить.
Был солнечный летний полдень, суд был в самом начале. Они с Гамашем возились в заднем дворике дома в Трех Соснах.
Розы вошли в цветение, их аромат наполнял воздух, смешиваясь с легким нотками лаванды, хотя Жан-Ги вряд ли смог бы дать им названия. Но пахло приятно. Знакомо, однако не надоедливо. Вспоминались ленивые дни его детства. Недели, проведенные в доме дедушки и бабушки, в деревне. Вдали от ссорящихся родителей, братьев-задир, угрюмых сестриц, вдали от учителей с их контрольными и домашними заданиями.
Если умиротворение как-то пахло, то именно его запах он сейчас вдыхал.
Стоя на коленях в траве, Жан-Ги пытался продернуть толстую веревку сквозь отверстие в деревянной доске. Они с тестем мастерили качели, чтобы повесить их на ветку дуба в дальнем конце сада.
С ними был Оноре, сидел на траве рядом с отцом. Его дед то и дело подхватывал малыша на руки и раскачивал, что-то приговаривая.