Лулу сидела боком к дверям, запрокинув голову на спинку кресла. Глаза её были открыты, рот закрыт, а под подбородком зияла распахнутая во всё горло рана. Кровь… алая на белом, тёмно-красная — на тёмном, почти чёрная — в луже под креслом. Кровь ещё капала на ковёр с подлокотников, с рук и одежды Лулу, и её было столько, что Ян сам едва не потерял сознание. Во всяком случае, дурноту он почувствовал и поспешил выйти на воздух. А каскадёр-Лёвка выскочил ещё раньше…
— Вы ведь понимаете, Ян Мирославович, какой вывод непреложно следует из ваших показаний?
Повисла пауза. Рыжая впилась в Яна взглядом, ожидая ответа, а он не сразу сообразил, что она задала вопрос, и молча таращился на её конопатую физиономию. В какой-то момент бледно-голубые глазки в обрамлении цыплячьих ресниц вдруг показались ему не детскими, а старческими. И веснушки стали подозрительно похожи на старческие пигментные пятна. Он бы, пожалуй, не удивился, если бы гладкая кожа на лбу и щеках сморщилась и пошла складками. Подумаешь, законы природы! В такой день может произойти что угодно.
До непреложного вывода он, конечно, додумался; времени было — хоть отбавляй. Пока ждали полицию и прочих компетентных товарищей, пока криминалисты осматривали дачу и участок, а следователь писала протокол, пока разбирались с одеждой и обувью (то, что было надето на них, опер вежливо, но твёрдо попросил сдать криминалистам), пока допрашивали Таньку (Ася сказала, что ничего не помнит, и допрашивать её Федя, сославшись на свою профессию и медицинскую этику, не позволил), Ян успел отойти от шока и сложить… даже не два и два, а один и один.
Посторонние на участок забраться не могли: Айша наверняка подняла бы лай вроде того, каким встретила следственно-оперативную группу. С той минуты, как Лулу, живая и невредимая, на глазах у пятерых свидетелей удалилась на свою половину дома, и до того момента, когда Айша подняла тревогу, Ян, Лёвка и Федя всё время были друг у друга на виду. С веранды отлучались только девчонки. Татьяна и Ася. Вывод напрашивается сам собой, только вот Ян не в силах его принять. Даже мысленно.
— Так которая из двух, как по-вашему? — безжалостно подтолкнула его рыжая ведьма.
Ян опустил глаза, пробормотал:
— По-моему, это бред…
Прямодушная отважная Танька. Ася — женственная и нежная, как цветок. В обеих он был когда-то тайно влюблён. В двенадцать лет — в Таньку, в пятнадцать — в Асю. И (Ян готов спорить) не он один. И Алик, и Федя, и Лёвка точно так же выпендривались, гоношились, чуть не ходили колесом, когда предмет его старательно, но неумело скрываемого мальчишеского чувства оказывался в пределах видимости. Хорошо, что неписанный кодекс ватажного братства в их компании исключал всякие шуры-муры, иначе они бы передрались и рассорились.