Лиса продолжала смотреть.
— А ты не боишься огня… Удивительно. Я вот боюсь теперь.
Зверёк сделал несколько осторожных шагов вперёд, потянулся носом к человеку, приблизился ещё, глядя всё так же вопросительно. И даже, кажется, с оттенком сочувствия.
— Не бойся, зверёк. Меня теперь нет смысла бояться. Я…
Бард замолчал, глядя куда-то в сторону.
На короткий миг ему почудилось, что там, среди деревьев, мелькнуло белое. Мелькнуло — и пропало.
— Слишком часто мне стало что-то казаться, — виновато улыбнулся Бард. — Ты лучше не смотри на меня и не слушай моих слов. Словам таких, как я, не стоит верить. Такие, как я, сами слишком верят своим словам. Верят, забываются, строят замки в облаках, а потом рушатся замки и ломаются крылья… Но я не говорил тебе этого, зверёк. Забудь…
Он снова поднял свирель и заиграл. Заиграл старую спокойную песню, похожую на мерное бормотание медленных рек. Такие реки текут в глубоких древних долинах, спрятанных далеко за горизонтом, куда идти приходится по дорожке, что солнце рисует на воде в час заката.
Лиса свернулась пушистым меховым кольцом под боком Барда. Слушала музыку с закрытыми глазами, дышала спокойно. Возможно, она тоже видела древние мирные реки.
Последние язычки огня пропали, только чудно извивающийся серый дым поднимался от мерцающих красным свечением угольков. Бард опустил свирель и вздохнул:
— Прости меня, зверёк. Больше я ничего не смогу сказать. Я бы нашёл слова, только… Извини. Я потерял голос.
Лиса не двигалась, продолжала лежать, уютно устроившись в траве.
— Ты спишь. Это хорошо. Во сне проще находить дороги… Например, в Край Зелёных холмов. Туда, в этот край, дорог куда меньше, чем я когда-то думал… И, если бы меня не разбудили, я дошёл бы туда, точно — дошёл бы. А теперь дорог у меня мало. И нынешняя моя дорога к Зелёным холмам лежит через Город Тёмных башен…
Бард грустно улыбнулся и посмотрел в лежащую за деревьями даль.
— Кое-кто меня осудил бы, наверное. Но сейчас я просто не вижу других путей, зверёк… А ты не слышишь меня. Мои слова для тебя — чуднáя музыка, а не вопли души… И это хорошо, зверёк. Всегда слышать в музыке вопли невыносимо, вот и придумывают другие значения для звуков — чтобы крик стал песней, исповедь — затейливым узором букв, кровавые полосы — праздничными росчерками кисти… Хорошо, что ты не слышишь меня сейчас.
Снова мелькнуло в туманной завесе между серыми стволами белое пятно. Белое удалялось прочь. Тёмное было уже здесь.
* * *
— Так что? — Шут выжидающе взглянул на Магистра.
Тот вздохнул, повернулся и, сцепив пальцы рук за спиной, ушёл из полоски света, пропущенной сюда, в каменный полумрак, высоким стрельчатым окном.