Голос пропал, хотя Влад готов был продолжить орать. Видимо, сорвал. Или твари надоело слушать верещащую в ужасе добычу, и она внушила что-нибудь, воздействовав не на разум, а сразу на тело.
– Вот почему бы тебе не приползти, когда мы в засаде сидели, а? – прошептал он. – Недостаточно тихо было, да? Я ж тебе поперек глотки встану… я вообще ядовитый!
Тварь, разумеется, не отвечала, дышала горячо и зловонно где-то очень близко, скрываясь за непроницаемым пологом тьмы. Мерзкое, липкое, обжигающее упало на колено. Парень дернулся и вскрикнул, почти тотчас сообразив, что это всего лишь слюна, не кислота даже, и на самом деле никто пока не начал его жрать. Даже слегка неловко стало. Ему же, в конце концов, не больно, только очень страшно.
Пожалуй, увидь он тварь воочию, стало бы полегче. Неизвестность – вот где кроется самый ужас. Человеческое воображение населяют существа, которым в подметки не годятся монстры, созданные природой. Симонов же по-прежнему оставался слеп и мог лишь воображать, что происходит вокруг.
– Почему ты медлишь?.. – он и радовался этому, и злился, и уже готовился признать разумность зверюги, которая, не иначе, издевалась над ним, играла, будто кошка с полузадушенным крысенком. – Хочешь вселить надежду? С такой приправой жрать вкуснее?
Гул, шепот, шорох, свист на грани ультра- и инфразвука – все накатило на него внезапно и сразу, казалось, еще чуть-чуть – и расколется череп. Либо тварь пыталась общаться, либо подчинить, либо преследовала еще какую-то цель, совершенно неясную Владу. В тот момент, когда он решил, что больше не выдержит, он снова оказался в тишине.
– Ах ты… – Симонов едва не обозвал землеройку самкой собаки, и, уже не пытаясь подавить нервную реакцию на происходящее, громогласно заржал.
Он захлебывался хохотом, глаза начали слезиться, щеки горели, но останавливаться он не собирался. Какой смысл, если так и так – не жилец? Лучше уж смеяться, чем орать и молить о пощаде – вот это уж точно ни к чему, унизительно, мерзко, да и кого звать на помощь? Не монстра же этого, чтоб его разорвало уже!
Он смеялся и тогда, когда услышал странный свист – очень знакомый. Смеялся, прозевав пару хлопков. Когда полилось на ноги что-то теплое – все равно хохотал, хоть и беззвучно.
Тихие, быстрые шаги; разогнавший темень неяркий свет; горячие руки, подхватившие под мышки, отволокшие на пару шагов и пристроившие у стены в сидячем положении; звонкая, обжигающая пощечина – и все прекратилось. Парень нервно икнул. В губы уткнулся край фляги, пребольно надавив и стукнув по зубам. Пару глотков он сделал от неожиданности, остальные – уже более-менее осмысленно, вначале не ощущая никакого вкуса, а потом – легкую кислинку, вязкую пряность и еще что-то, сейчас не опознаваемое. Он как-то спрашивал у Кая, чай ли это. Тот отмахнулся и сказал: «Нынче все – чай, но не обязательно из грибов».