Додумать он не успел: дрезина ворвалась на станцию. То ли потому, что Фрунзенская находилась посередине южного ответвления Красной линии, то ли из-за все той же пресловутой безалаберности, ни на кордоне, ни на контрольно-пропускном пункте, увидев своих, их не задержали. Многоголосая чумазая ребятня первой подняла шум.
– Сталькеры! – визгливо, но радостно заорал какой-то темноволосый малыш, и у Влада внутри екнуло.
Василий Петрович неспешно наливал чай из пузатого, местами подкопченного чайника с перемотанной изолентой ручкой. Ради дорогого гостя он достал тот самый замечательный сервиз, который Симонов не раз вспоминал на Нагатинской. На выцветшей и местами потрескавшейся красной в бежевую клетку клеенчатой скатерке стояли три красных блюдечка с золотой окантовкой по краю. На одном из них лежали ломти колбасы. Рядом располагались чашки – тоже красные, в белый горошек, с почти облезшей позолоченной каймой по кромке.
Кай присоединиться к чаепитию не пожелал, отговорившись усталостью и намереваясь, наконец-то, отоспаться. Судя по всему, он дежурил и не смыкал глаз все то время, пока Влад валялся в туннеле в забытьи, но стоило лишь заикнуться про благодарность, глянул так недоуменно, что все мысли разлетелись.
Они едва-едва успели переодеться, уложив в рюкзаки свои костюмы химзащиты, когда к ветхой гостевой палатке подошли двое, сравнительно презентабельного вида и при оружии; посмотрели подозрительно, потребовали предъявить документы, а затем передали то ли приказ, то ли приглашение явиться к заместителю начальника станции. Видимо, все же второе, раз Кая не стали теребить и гнать на встречу под дулом автомата. Побоялись, наверное. Но вот во взглядах явно проскользнуло недоброе.
Пока шли по станции, Влад осторожно рассматривал ее и все сильнее недоумевал. Фрунзенская всегда считалась бедной – жители принимали это как данность и не слишком переживали, но то ли он был моложе, то ли попросту не знал, с чем сравнивать. Сейчас же он видел такое запустение, с каким ни Тульская, ни Нагатинская соперничать не могли, да и Добрынинская, при всей ее перенаселенности, показалась бы воистину зажиточным местечком. А главное, что потрясло его до глубины души, – люди. Очень усталые и будто выжатые. С серыми морщинистыми лицами – даже у сравнительно молодых – и тупой обреченностью, так и сквозившей во взглядах. И в помине больше не существовало того задора, который помнил парень. А может, и не было его никогда, просто он поддался на красивые сказки об электрификации и навыдумывал себе невесть чего, а потом свято уверовал в собственные иллюзии.