Потому и в отношениях с национальными республиками оптимальная линия внутренней геополитики, думается, должна состоять не в неоевразийских спекуляциях на тему "российской суперэтничности", а в выработке договоров-компромиссов между Центром как политическим представительством всего острова и этими доминионами, с учетом обстоятельств и интересов каждого из последних таким образом, чтобы этот процесс облегчил смещение Центра во внутренние и восточные области, на земли Новой России. Впечатляющим вариантом мог бы выглядеть район Новосибирска, учитывая такие факторы, как расположение его на стыке Западной и Восточной Сибири, примерная одинаковая удаленность от обоих флангов "острова" — европейского и приморского, нахождение в срединной области между двумя крупнейшими волжско-уральским и восточносибирским поясами автономий, приближенность к стратегически важным южным "территориям-проливам" при одновременной великолепной прикрытости просторами "русского" Северного Казахстана, огромный экспертно-интеллектуальный потенциал Сибирского отделения АН и т. д.(3). Однако с учетом дальнейших перспектив и целей возможны доводы и в пользу какой-либо из лежащих еще восточнее старых сибирских столиц, более застрахованных от перипетий среднеазиатской экологии и демографии.
Ибо "островитянский" выбор России может быть лучше всего рационализирован как предпосылка для наведения ее геополитического фокуса не на "азиатский мир" и не на "диалог с исламом" ради нового континенталистского виража, а на тот свой восток, для которого исламские проблемы — далекий запад, а еще больший восток — уже обе Америки. Солженицын в своей морально-политической проповеди прозорливо, хотя малопривлекательно, заговорил об этих землях как о больной совести нашей государственности. Но в 1993–1995 гг. естественнее усмотреть в Новой России с ее неосвоенностью и нестерпимым очаговым хищничеством, легендарными ресурсами и экологической планетарной престижностью альтернативу, сохранявшуюся у нас 300 лет и содержащую такие аспекты, как и неотторжимую от проблем сибирской инфраструктуры новую постановку вопроса об Океане для "острова России", и новые отношения с Америками и той же старой Европой, и обретение себя нашей страной в мировом раскладе первой половины XXI в. Пока Средняя Азия нас хранит от Юга, восточный крен с опорой на Сибирь мог бы вывести Россию из ареала столкновения ислама с либерализмом, ставя ее вообще вне распри "имущего" и "неимущего" миров(4).
И не надо пугать россиян западной части "острова" "переброской ресурсов в Азию". Федерализм при серьезной децентрализации даже части бюджета, чего требовали сибирские областники с конца XIX в., в рамках легитимизации курса на внутреннюю геополитику высвободит активность европейских регионов России как нового внешнего фланга страны, симметричного Приморью на востоке: напомню о крепнущей уверенности в себе элит Черноземья с их выходами в Левобережье и Новороссию вплоть до предложений в осень 1993 г. о взятии шефства над российским Черноморским флотом. Политика России на западных "проливах" из державной становится частной геополитикой регионов, чувствующих за спиной солидарность "острова". Миссия же центрального правительства, если оно хочет быть чем-то большим, нежели посредником между регионами в согласовании их интересов и добывателем кредитов для их развития, должна бы состоять в санкционировании своей силой неизбежного при любых условиях сдвига российской оси. Иначе Москва встанет против той самой конъюнктуры, которая в 1991 г. гарантировала роспуск СССР. И выбирать придется между попытками имперского отыгрыша, чтобы гирей претенциозных целей на западе, юге или юго-западе уравновесить платформу, начинающую крениться к востоку, и чисто эпигонским тлением, которое едва ли даже окажется слишком затяжным.