— Нельзя, Жучка, — сказал приятный, даже убаюкивающий девичий голосок. И как будто он слышался ему где-то раньше, и так показался близок, что поджавший хвост лис перестал дрожать — он же у себя дома, на Родине, а не в далекой чужой стране, кого ему здесь бояться? Распрямился, вытянулся Саша и увидел перед собой прекраснейшее из земных созданий.
Она стояла и прикрывала собой солнце. Ее светленькие волосики на этот раз были без косичек, ровно расчесаны, они развевались на множество тонких нитей, сквозь которые проникали солнечные лучи, ослепляя глаза Саше. Он уже не осознавал, где находится: то ли в лучшем из миров, то ли еще здесь — и ему чудится это прекрасное явление, которое встретилось вечером в автобусе и, сразу покинув его, заставило думать о нем. Он сидел в сене и улыбался, прищурив от солнца глаза, старался ни о чем не думать, только чтобы это видение продолжало на него смотреть. Жучка, виляя хвостиком, крутилась возле ее ног. Обнюхав Сашину ногу, собачка, предварительно прорычав, предупреждающе тявкнула, поглядев на хозяйку, фыркнула, отбежала в сторону и возвратилась вновь.
Девушка была одета в накинутой на плечи куртке и в короткое светленькое, с голубенькими, красненькими, меленькими цветочками ситцевое платьице, а на ногах войлочные чуни в резиновых калошах. Тут Саша поймал себя на мысли, что раз он увидел эту красоту и ощутил прилив сил, значит, он еще в этом мире и ему не чудится.
— Настенька, это вы? — тихо спросил Саша, боясь спугнуть видение.
— Я. А это вы, Александр, — так же тихо спросила девушка, рассматривая избитое лицо и грязную одежду молодого человека, сидящего у нее в стоге сена, тот самый вчерашний попутчик, который изъявлял желание с ней познакомиться.
— Да. А я вас искал, Анастасия, — важно сказал Саша, естественно соврал, но не так чтобы очень, он же все-таки думал о ней, а потом, должен же он как-то объяснить свое появление в этом стоге сена.
Родители и бабушка с дедушкой Насти были, разумеется, в легком шоке, увидев на пороге своего чистого, аккуратного домика претендента на их любимую дочурку — по их мнению, еще молодую для замужества, тем более с разбитым и опухшим лицом, в грязной одежде, да еще приехавшего свататься из самой Москвы. Какими-то странными им казались и те обстоятельства, рассказанные самим претендентом, приведшие его к ним в стог сена. Но тем не менее мало ли как в жизни бывает, претендент все-таки москвич — «это тебе не щи лаптем хлебать». Ради такого случая истопили баньку, отмыли столичного гостя, помазали лицо, одели в отцовскую рубаху и посадили за стол ужинать.