Илейка, подпрыгивая вместе с возом на жестких ухабах, с непонятной грустью следил за Иргизом, который гонялся за жирными сусликами, иногда пропадая совсем из виду в высоких зарослях полыни. Полынь давно отзеленела и, вся в желтых метелках, стояла недвижно в ожидании скорых нещадных метелей.
Словно завораживаемый взглядом в спину, Илейка несколько раз оборачивался: монах, как черный нахохлившийся сыч, топорщился на горе тюков. Когда их взгляды встретились, отец Киприан вдруг смешно дернул бородой, словно бодливый козел, вызывая соперника испробовать силу удара острыми рогами, потом озорно подмигнул. Голубые глаза монаха улыбались.
«А он не страшный вовсе… как почудилось мне попервости, – подумал Илейка и ответил такой же, немного растерянной улыбкой. – Вот бы узнать, про что говорил он с отцом Зосимой?»
– Едем, блудный отрок? – неожиданно заговорил монах.
«Отколь ведомо ему, что я не самарец, а приблудный?» – поразился Илейка еще больше.
– Едем, святой отец, – словно эхо, отозвался Илейка. Впереди неистовым лаем зашелся Иргиз – он загнал очередного суслика в нору и лапами разгребал горку желтого грунта у входа в чужое глубокое жилище.
На высоком увале, который круто обрывался к реке Самаре, открылось большое село – пригород Алексеевский. Здесь жили самарские казаки, отставные солдаты, ремесленный люд и пахотные крестьяне, посаженные на здешние земли.
Обозные кони гнули блестевшие от пота шеи, с трудом вытягивая груженые возы в крутую гору. Размахивали кнутами погонщики, кричали, понукая коней. Въехали в село. Слева темнело озеро с глинистыми истоптанными берегами. Три бурые коровы, лениво, разомлев от теплого солнца, цедили мутную воду. От озера тянуло непривычным тошнотворным запахом, схожим с запахом ладана.
– Рыба в озере водится ли, раб божий? – басом прогудел за Илейкиной спиной отец Киприан, адресуясь к бородатому колченогому мужику в стареньких лаптях на босу ногу: в лапти была подстелена солома, которая пучками выбилась из неприхотливой обувки в разные стороны.
«Раб божий» длинным ивовым прутом через рубаху так же лениво чесал спину и терпеливо ждал, когда коровы напьются. Услышав обращенные к нему слова, живо повернулся, с удивлением посмотрел вверх на проезжающий караван и на горбатого монаха поверх воза. Тут же поспешил снять с головы высокую потрепанную и с прорехой мурмолку – в иных огородах краше на пугало надевают.
– Хошь и глупа рыба, ваше преподобие, да ищет воду получше энтой, – прокричал в ответ мужик и замер, не отрывая заломленную руку с прутом от сутулой спины.