Проверяя, на месте ли путник, потрогал рубаху на груди.
«Вдруг сыщется в том Оренбурге след какой, а то и попутчик добрый? – подумал он, укладывая кафтан в торбу. – Откланяюсь тогда сердечному купцу за хлеб-соль да и пошагаю с тем верным побродимом, как дедушка Капитон завещал. Приведу из Беловодья на Русь богатырские заставы, поквитаемся тогда с Демидовым и царскими драгунами…»
Проверил, не оставил ли огниво, и, выйдя на крыльцо, невольно глянул в сторону улицы и словно закаменел.
Во двор неспешно входил страшный монах-горбун, уверенно постукивая посохом по дощатым мосткам. За монахом, в некоторой робости, шли знакомые уже Илейке бурлак Евтихий и слепой певец с гуслями, которые висели у него через плечо за спиной.
Данила поспешил встретить нежданного гостя и принял от него благословение.
– Возьми нас в попутчики до Оренбурга, сын мой Данилушка. Не почти за тяжесть наши нищебродские торбы.
– Садитесь на любой воз, святой отец Киприан, – радушно пригласил Данила, и к работнику: – Герасим, подсоби отцу Киприану и старцу Вавиле.
Монах предостерегающим жестом остановил Герасима, который хотел было поддержать его под руки:
– Спаси бог, сын мой. Позволь только присесть на воз, а ноги я и сам подберу…
Данила негромко рассмеялся. Подошли Евтихий и гусляр, молча поклонились Рукавкину. Евтихий бережно подсадил монаха на воз, где править лошадьми досталось Илейке. Гусляра поместили к Герасиму, а Евтихий отказался сесть, снял котомку и отдал отцу Киприану.
В Троицкой церкви отслужили молебен, и под звон колоколов караван двинулся от соборной площади мимо земляной крепости на Оренбургскую дорогу. Около кузнечного ряда, последний раз обдуваемые дымом самарских кузниц и ближних обывательских домов, остановились проститься. Чуть поодаль группа татар провожала своего единоверца Аиса Илькина. Караванщики дружно сняли шапки, раскланялись на кресты собора, отбили земные поклоны.
– С богом, братцы! В дорогу. – Данила Рукавкин легко вскочил на карего коня и, подбоченясь, поехал впереди каравана. Он размеренно покачивался в седле в такт конскому шагу и улыбался – первые невесомые нити тенет цеплялись за голову высокого Родиона Михайлова, и тот яростно тер широкой ладонью по лицу, избавляясь от липкой, щекочущей веки паутины.
Минули уже первые михайловские заморозки, и на загородных дачах самарские казаки убирали лук, чистили ульи – был конец первой недели бабьего лета.
Отъехали от города верст десять по высокому сухому нагорью с пролесками и лугами, имея справа в постоянном обозрении реку Самару, заросшую по берегам золотолистыми ивами и непролазным красноталом. Слева от дороги открылось длинное, в полверсты, озеро. Над озером неспешно кружилась горластая гусиная стая, сватаживаясь перед отлетом.