– Охо-хо, – вдруг посетовал Савелий и передвинулся вполоборота к собеседнику. – Знамо дело, грех роптать, святой отец, да тяжко пахотному мужику нести новую повинность – отрабатывать на заводишках… Вот, почитай, днями только собрали урожай с поля, лошаденки приморены. Так вместо передыха тащись вот двести верст до завода! На своих харчах, на своих разбитых колесах да по каменистым здешним дорогам… Убыток агромадный терпим, святой отец, – Савелий кнутовищем показал на рыжебородого мужика, который ехал позади них. – Позавчера у Фомы лошадь пала, теперь к брату пересел. А кто мужику утрату возместит? Неужто хозяин? Хозяин блюдет свою корысть, он за мужика не исхудает своим дородным телом.
К вечеру обоз вновь спустился к реке Белой. Выбрали место поровнее и остановились на ночевку. Бивак загомонил, словно воинский лагерь после утомительного марша. Вокруг костров быстро накапливались густые осенние сумерки.
Спать отец Киприан и Илейка улеглись под телегой Савелия, и долго слышно было, как вздыхали уставшие лошади, как огромной, выброшенной на камни рыбой билась об угрюмые скалы беспокойная река. Согревшись и размякнув от горячей еды, отец Киприан под рядном шепнул Илейке:
– Повезло нам, чадо Илья. Сколь верст проедем и прокормимся. Так, глядишь, и до большого селения как ни то доберемся… Только бы Евтихий где не слег от лесного холода и сырости. Сердце кровью исходит глядя, как он кашлем мучается. – Монах сдержанно вздохнул, повинил себя: – Изведусь до крайности, ежели из-за меня помрет Евтихий… Отойти бы подале от заводов и где ни то в теплом месте на жительство оставить Евтихия. До Беловодья бедолаге не дойти.
– А ну как горы снегом завалит? Тогда как брести будем? – спросил Илейка, загадывая на будущее. У Данилы Рукавкина в горнице куда как тепло было бы. Но отец Киприан не дал додумать, зашептал:
– Спи, спи, загодя не вздрагивай зайцем серым. – И вдруг насторожился сам. – Чу, едет кто-то. Послушай-ка…
Со стороны дороги послышалось поначалу еле различимо, потом все явственнее, цоканье подков о камни. Из ночного мрака к кострам приблизились четверо верховых, покричали сотского.
Савелий чертыхнулся в бороду, вылез из-под рядна – он улегся уже на своей телеге, – побежал на зов.
– Ты, што ль, сотский? – спросил один из приезжих. – Чужие в дороге вам не попадались днями?
– Были, соколики, были. Три дня как разминулись с обозом, что возвращался в соседнюю Горюновку…
– Я не о том! Бродячий монах вам не встречался где ни то? Сыск на него от Никиты Акинфича Демидова объявлен за душегубство.