Илейка не раздумывая поднял руку с пистолем и нажал на курок. Грохнул выстрел, руку отбросило назад так, что пистоль едва не ударил Илейку по лицу.
– Куда делись бежавшие? – крикнул Чубук. Илейка, потрясенный случившимся, не мог ничего сказать. Он продолжал смотреть на то место, где только что осел в воду солдат, словно надеялся, что тот встанет, отфыркается, утрет усатое лицо мокрыми ладонями…
И закричал вдруг, когда противная тошнота подступила к горлу, перехватывая дыхание. Закричал от ужаса совершенного им убийства. Вскочил и как безумный глянул на Иртыш, туда, где скрылись еще двое, втайне надеясь, что увидит-таки уплывающих троих… В смертельно-желтом свете луны река, казалось, тоже вздрагивала, и по ее широкой груди шла крупная нервная дрожь.
Мимо Илейки вниз по течению, во тьму ночи, побежал атаманов помощник Игнат. Несколько раз звякнул о камни низко опущенный приклад ружья, и вскоре Игнат пропал, стал невидим.
Шатаясь, будто в угаре, Илейка выбрался из воды и тяжело сел на мокрый песок, стиснул голову ладонями, чтобы не видеть побоища на корме барки и не слышать, как последний сгусток человеческой боли и отчаяния запоздалым криком ударился о берег и потонул в холодной глубине звездного неба.
С барки громка позвали отца Киприана. Монах с трудом поднял Илейку с песка и пошел на зов. Панкрат Лысая Голова посветил факелом, и отец Киприан по сходням, чутко отзывавшимся на каждый шаг, поднялся на палубу. Здесь его встретил возбужденный атаман. Теплый кафтан Гурия был изорван, на плече торчал белый клок ваты. Всегда подвижные, живые глаза Чубука теперь, в свете факелов, и вовсе походили на два раскаленных угля.
– Лечи, отец Киприан, а тебе посветят, – только и успел выговорить атаман. Потом быстро отвернулся от монаха и послал троих ватажников осмотреть трюмы, распорядился привести с берега гребцов.
– Будет им, словно овечье стадо, на песке толочься! Где Игнат?
– По берегу вниз пошел, ахвицера надумал словить.
– Добро. Далеко тот ахвицер не уплывет. Иртыш-батюшка нынче студеный, быстро к берегу прижмет.
От костра принесли ведро горячей воды – солдаты так и не успели попить кипяточку с сухарями, – и отец Киприан до ломоты в спине возился над побитыми ватажниками, промывал и перевязывал раны, а сам чутко прислушивался к тому, как распоряжается Гурий Чубук. Хотелось знать, что движет атаманом – ненависть ли к царице и притеснителям дворянам, жажда ли разбойной добычи, обагренной людской кровью?
Чубук сиял, словно молодой месяц в ясную майскую ночь: взяли-таки хороший трофей! На барке везли хлеб, фураж для лошадей, огнеприпасы, оружие. Три пушки на носу барки замерли в неподвижности, уставя безмолвные стволы в сторону темного берега. Атаман ходил около пушек, гладил их стволы, холодные и чуть влажные, заглядывал в жерла, сокрушался: