– Спускайся к реке! Видишь, на том берегу, возле голых камней, куст бузины? В нем до ночи тебе сидеть. С открытым срамом в село не полезешь при божьем свете, на всю жизнь засмеют. – Илейка умерил дыхание, выдавил на лице подобие улыбки. – Штаны и рубаха в покрытие убытка – двадцать копеек я просыпал в трактире по твоей милости. Ну – двигай! Да не вздумай блажить – пальну в голое гузно. Чтоб помнил!
Сидор не заставил себя упрашивать, ойкнул, войдя в холодную воду, быстро переплыл Чарыш и, пугливо оглядываясь – а ну как бродяжка и правда в спину стрельнет, – проворно шмыгнул в кусты и затаился за серыми камнями.
Илейка, кинув потную одежду Сидора, кустами пошел прочь от берега.
– Сиди теперь, петух общипанный, – не без злорадства бормотал он, обходя село вдоль поскотины. Солнце нехотя, как будто опасаясь чего-то, опускалось к горизонту и набухало.
Илейка снова приблизился к селу, вторично с того же конца, что и в первый раз. Не мешкая – слава богу, никто не встретился! – отыскал двор Парамона. Из сенцев слышался густой бас псаломщика:
– «Услышь, Господь, правду мою, внемли воплю моему… От твоего лица суд мне да изыдет, да воззрят очи твои на правоту…»
Псаломщику мешало приглушенное женское рыдание.
На крыльцо вышел враз осунувшийся, с запавшими глазами Парамон, не удивился, увидев Илейку на своем подворье.
– Тебя, что ли, в трактире ловили? – спросил он негромко.
Не помышляя разжалобить Парамона своими злоключениями – у хозяина и так горя в избытке! – рассказал Илейка о лихоимстве трактирщиков.
– Так-то, братец, – отозвался Парамон. – Не зря умные люди говорят, что нет черта без болота, как и болота без черта… Только от этих извергов не отгородиться сухим чертополохом, как от нечистой силы отгораживаемся, сквозь любой заслон в душу и в карман мужику лезет загребущей лапой. – Подумал с минуту и спросил: – Деньги еще есть при тебе? Или пособить тебе чем?
Илейка без опаски набрал в кармане около рубля медными пятаками, которыми снабдил их покойный теперь атаман Чубук.
– Посиди здесь. Я сам за харчами схожу, – и Парамон, не закрыв калитку, вышел из подворья. Илейка присел на опрокинутую деревянную бадью около просторного корыта, из которого поят лошадей, и под монотонный голос псаломщика гладил доверчивую хозяйскую кошку.
Через час, провожая Илейку в полутьму вечерних сумерек, Парамон сказал доверительно:
– Ныне многие в Алтайский Камень бегут. Целыми семьями, особенно как пять лет тому здешние Демидовские заводы к казне отошли. С той поры наши дети в зачет рекрутчины на заводах пожизненно работу справлять приписаны. А мы харчами заводской люд обеспечиваем. Бежал мой Макарушка от каторжной работы в староверческий скит, да вот, вишь, и там не уберегся… Был бы теперь жив, с вами отпустил бы – ищите заветную страну мужицкого счастья. Есть она, старики сказывали, есть где-то далеко-далеко в верховьях реки Катуни, за каменными хребтами. Не всякому дано осилить те хребты, потайных троп не зная, не всякому… Мой вам совет – вдоль Чарыша идите. Здесь и жилье чаще встречается, и не заплутаете по чужой стороне. По Оби вверх до Бийска не так и далеко. А там и Катунь-река течет. С богом.