Аникей, так назвался плотовщик, поел, ему подали топор, и он осторожно расщепил на куски дубовые брусья. Когда около гвоздей остались узкие полосы дерева, Аникей подсунул лезвие топора и рванул изо всех сил.
– Ух ты-ы! Не на живую руку дубовые кандалы сработаны! – осторожно вынул ноги, поставил их на мокрый плот, пошевелил ступнями. – Не всякому волку удается уйти живу из капкана. Будто из могилы поднялся… Выходец с того света! Хо-хо-хо! – Плотовщик засмеялся дико, раскатисто. Илейка оробел – не душегуба ли лютого выпустили на волю? Кинется теперь с топором на них, в надежде побрать пожитки и коней.
Но Аникей умерил дикость своего смеха, поклонился монаху в пояс и сказал с чувством признательности:
– Спаси вас Бог, отец Киприан, за христолюбие и милосердие.
«Ну вот, так я и думал – тать страшный», – пронеслось у Илейки в голове, и он, бережения ради, ступил на шаг в сторону, сунув руку под кафтан, где припрятан пистоль.
Осторожно ступая по бревнам и мокрым камням, Аникей сошел на берег, отбил поклон в ноги отцу Киприану, потом, к немалому его удивлению, и Илейке. Возле костра, с наслаждением разминая затекшее от однообразного сидения тело, вытянулся на траве. Услужливый Николка хлопотал за приготовлением горячего ужина, поглядывал на плотовщика, качал головой, цокал языком и что-то негромко бормотал по-своему.
– Воля. – Аникей улыбался ласковыми серыми глазами, тепло потрепал Илейку по вихрастой голове. – Нет, дружище, ничего милее душе, нежели обретенная воля!
«Не похож на татя человек с такими добрыми глазами». – Илейка постепенно успокоился, однако не упускал нового знакомца из виду, готов был в любой момент выхватить подарок покойного атамана Чубука и защитить себя и отца Киприана.
– Кто же тебя наказал так, сын мой? – приступил с расспросом монах, не выказывая беспокойства ни взглядом, ни голосом, словно встретил не странного колодника, а хорошего знакомого односельца, с которым долго не виделись.
Аникей без конца менял положение на траве, как бы все еще не верил возможности свободно двигаться, рассказал:
– Два года тому бежал я с товарищем от молотовой работы на казенном Колыванском заводе. Отчего бежал? За строптивый нрав невзлюбил меня старший мастер, донимал зряшными штрафами, так что заработанного и на прокорм не оставалось.
Аникей нервно покусывал былинку ковыля и говорил о том, как ушли они с товарищем в Алтайские Камни. Да, видимо, бес вселился в их души, не легли руки к крестьянскому труду, потянуло на легкую жизнь.
– Недолго клевали чужой даровой корм шустрые воробушки, – усмехнулся Аникей, и кривая улыбка тронула обветренные губы. – Несколько раз удавалось нам угнать коней у беглых каменщиков и продать кочевым ойротам. Изловили-таки конокрадов. Каков был приговор схода – сами видели, святой отец. – Аникей рукой показал в сторону бурной реки и плота, который упрямо тыкался углом в черные мокрые камни, словно норовил вслед за горемычным хозяином выбраться из холодной воды и обсушиться у костра.