– Пустили нас по реке на волю божью. Товарищ мой утонул под вечер первого же дня… Скалы у берегов были отвесные, нигде не могли приткнуться, чтобы передохнуть. Плот о камень ударило, перевернуло течением… – Аникей умолк, перекрестил себя торопливо. – Я сильнее был, проскочил те страшные места, и на ночь удавалось хоть как-то пристроиться у боковых камней для отдыха. Бр-р, страх…
– Община ваша на Катуни стоит?
– Нет, на боковушке. Версты за три-четыре будет. Места глухие, потаенные, другим неизвестные… Пойду вновь к общинникам.
Отец Киприан удивился такому решению плотовщика и высказал опасение:
– А ну как второй раз по реке пустят?
– Могут. – Аникей поник головой, лохматой, как у бурого медведя, только что поднявшегося из берлоги после зимней спячки и не причесанного еще теплыми весенними дождями. – Да и к дому возвращаться нет резона – каторга уготована за побег. Знает заводское начальство, что сговаривал я многих уйти в горы. Поостерегутся, подумают, будто ради смущения других возвратился на завод, – помолчал, прикрыл веками воспаленные, в красных прожилках глаза. Губы, обветренные и в трещинках, чуть приметно шевелились, словно Аникей в полусне о чем-то говорил неслышно. Отец Киприан терпеливо ждал, не решаясь прервать чужое раздумье своим предложением идти с ними в неведомое Беловодье. Суеверный страх сдерживал старого монаха: столько было побродимов, согласных искать страну мужицкого счастья, а вот опять один, с отроком: нет Евтихия, нет Добрыни, нет сильной ватаги атамана Чубука… Позовешь этого беглого, а ну как и ему та же участь выпадет? Кто знает, вдруг Господь лишь ему да отроку Илье дозволяет ступить на потаенную, от иных укрытую землю?
– Повалюсь повинной головой общинным старцам в ноги, – решил Аникей. – Авось простят воровство… Упрошу поставить меня молотобойцем при их кузне, тем и кормиться буду.
– Однака кушать пора, – прервал беседу проводник Николка.
Илейка вынул ложки. Обжигаясь, Аникей съел кашу и уснул, едва головой коснулся подсунутого Илейкой свернутого кафтана.
* * *
– Нечистой силе здесь только гулять, – выдохнул отец Киприан за спиной. Илейка, упираясь ногами в выступы, из последних сил поднялся и грудью лег на прохладную, влажную от ночной росы каменную плиту.
– Одолели, не сорвались в преисподнюю, – откликнулся он на слова монаха, с опаской посмотрел вниз – под ними, укрытая облаком водяных брызг, горная речушка с озлобленным шипением прорывалась сквозь холодные и сумрачные теснины: нравом и повадками горная река так схожа со змеею, которая в пору линьки вот так же вползает в тугую расщелину, жмется к шершавым стенам и, обновленная, вылезает из старой шкуры.